Последний шанс

Пеунов Вадим Константинович

— А вы футбол любите? — спросил он, скосив глаза на дверь, за которой скрылась строгая Екатерина Ильинична.

— Люблю, наверно... Но мало времени.

— По долгу службы вы должны заниматься каким-нибудь видом спорта. Например, самбо...

— Только в рамках служебной необходимости. Не умею грамотно распоряжаться своим временем, — признался Иван Иванович. — Присядем, — предложил он.

— И... включим телевизор, — произнес шепотом Тюльпанов. — Без звука, на табло покажут результаты...

«Ребенок! Взрослый ребенок!» — удивился Иван Иванович непосредственности Тюльпанова.

— Включайте, — согласился он против своей воли. Опасался, что Тюльпанов будет отвлекаться, не сосредоточится на вопросах

Орача. Но начинать поиски доверия, на которое рассчитывал Иван Иванович, с запрета не годилось.

Тюльпанов подкрался на цыпочках к телевизору, включил его. По лицу его кругами, словно волны по речной глади от брошенного камешка, расплылась улыбка.

— Знаете, я в своей жизни всем обязан спорту. В детстве меня сбила машина: перелом таза и позвоночника. Казалось, жизнь кончилась. К пятнадцати годам я это осознал и, стыдно теперь признаться, пытался покончить с собой. Тогда отец принес мне в больницу книгу о том, как стать сильным и красивым. Какого-то американского специалиста по силовым упражнениям. А в книге — фотографии: такие молодцы — ну, каждого на витрину! Не налюбуешься. Отец сказал: «И ты будешь таким, если очень захочешь». И я захотел. Первые десять лет было, конечно, трудно. Надо было победить себя и неверие окружающих. Не менее шести часов в день — по специальной программе. Настойчивость, которую я приобрел вместе с мускулатурой, позже не раз выручала меня и в институте, и в экспедициях. Как-то мы с вашим Сашей...

Выслушивать столь откровенные признания было недосуг. Иван Иванович оборвал его:

— Александр Васильевич, я бы хотел сейчас о другом. Меня к вам привело серьезное дело.

— Ну, конечно же... Извините, я натура увлекающаяся. Если меня начнет заносить на поворотах, вы одергивайте, не стесняйтесь. Я не обижусь.

— Тема нашей беседы не из приятных. Для начала расскажите мне о вчерашнем вечере. Когда вы вернулись с Екатериной Ильиничной с прогулки? Время не помните?

— Без двадцати шесть, — удивился Тюльпанов. — А что случилось?

— Объясню чуть позже. Пока вы отвечайте на мои вопросы. Что было потом?

— Так уж заведено в нашей семье, в начале седьмого я встречаю жену.

— Где и как?.. Понимаю, вопрос щепетильный, но я задаю его не из праздного любопытства, — предупредил Иван Иванович.

Не хотелось Тюльпанову отвечать на этот вопрос. Он покраснел и по-детски надул пухлые губы. Вот-вот обидится, встанет и уйдет. И будет прав: милиционер вторгался в сферу его сложнейших, не подлежащих обнародованию отношений с женой.

Тюльпанов забыл о телевизоре и смущенно смотрел на свои комнатные туфли.

— Иногда иду пешком, иногда подъезжаю к салону красоты на машине Екатерины Ильиничны. Аля выходит. Беру из ее рук сумку с продуктами. Аля — массажистка самого высокого класса. Это у нее от природы. Видели бы вы ее руки! Их мало увидеть, надо почувствовать в движении. Бегут ее пальчики по вашему лицу, по шее, по волосам, и словно шепчут вам о чем-то вещем, изначальном. Шесть лет тому назад эти руки околдовали Александра Тюльпанова. — Он вдруг вспыхнул до корней волос, подумав о чем-то своем, сокровенном. — Я самый счастливый человек, меня любит такая необычная женщина. Вы мне верите? — вдруг спросил он. — Верите?

Не верить Тюльпанову было просто невозможно.

— Вы ее встречаете, — направил разговор в нужное русло Иван Иванович, — берете из рук хозяйственную сумку с продуктами...

— Ну да, — спустился Тюльпанов с небес на землю. — Извините за бытовизм, в наше время всяких дефицитов очень важно иметь широкий круг знакомых... За все услуги Аля платит своим трудом. Вы бы знали, как порой на непогоду ноют у нее руки, особенно пальцы в суставах. Она же имеет дело с разными мазями. В малом количестве они полезны, а если каждый день по восемь часов на работе, да потом еще визиты

на дом... И нельзя отказаться. Кто приглашает-то! В рабочее время в салон может попасть далеко не каждый, там своя элита. А после работы Аля обслуживает нужных людей, из тех, кто хочет сохранить остатки былой молодости. Мы молодость-то сначала на распыл пускаем, а когда ее уже нет — начинаем собирать крошки. Обидно за человека. Я иногда сомневаюсь: действительно ли мы совершенство природы? Почему она дала нам такой примитивный механизм самосохранения? Мы травим себя всевозможными ядохимикатами, алкоголем и планомерно уничтожаем среду своего обитания. Поверьте, я говорю это как геолог, который кое в чем разбирается. Вот уже поговаривают о геофизическом оружии. Оказывается, человек может породить смерч, который по разрушительной силе равен ста ядерным бомбам! Скажите, пожалуйста, зачем человеку такие знания? Иногда мне хочется обратиться в суслика, забиться в нору и ни о чем не знать... Да мы и без того похожи на сусликов, которые тащат все в свою нору. Ты — мне, я — тебе, как говорил Райкин. Без связей человек нынче нуль без палочки. Екатерина Ильинична просит: «Анюта, достань полкилограммчика икорки... К академику на именины придут гости». И Аля передает ей поллитровую баночку свежей икры. Сегодня не деньги определяют социальный статус человека, не знания, и даже не должность. Ну, уж куда бы выше: академик Генералов, ученый с мировым именем, а зависит от массажистки, принесет она ему баночку икры или нет. Социальный статус человека определяют связи и, как ни странно, в основном в торговых кругах. Вы считаете, что это правильно? — недоумевал Тюльпанов.

Иван Иванович был с ним согласен. Тюльпанов говорил о психологическом климате, в котором и зарождается преступность. В ином случае Орач поговорил бы на эту тему, у него были свои соображения, но сейчас его интересовало другое.

— Ну вот вы встретили Алевтину Кузьминичну, — вернулся Иван Иванович к начатому разговору, — взяли из ее рук сумку...

— Если позволяет погода и время, идем пешком до самого дома.

— А Екатерина Ильинична утверждает, что вы с Алевтиной Кузьминичной живете врозь...

Это майору Орачу сказала сама Тюльпанова («Алик живет у матери»), но не мог он сейчас выдать Александру Васильевичу «голую правду», это было бы слишком обидным и оскорбительным для него.

Тюльпанов вновь стал пунцовым. Даже светлые волосы, густой волнистой шапкой украшавшие его круглую голову, казалось, налились огнистым червонным золотом.

Иван Иванович коснулся запретного. Конечно же, он не имел на это морального права, но интересы общества, которые он сейчас защищал, требовали своего.

— Александр Васильевич, извините, — признался он, — но я знаю о вашей трагедии. Почему я об этом заговорил: Алевтина Кузьминична взяла у Пряникова машину, чтобы навестить больную мать. По дороге случилась неприятность...

— Авария? — всполошился Тюльпанов.

— Нет, не авария. Она жива и здорова, но милиция вынуждена была ее задержать. И вот выясняем кое-какие детали, сопутствующие происшествию. Поэтому и прошу вас быть снисходительным ко мне, если вам кажется, что я задаю неуместные вопросы.

Иван Иванович ждал вспышки гнева («Я не позволю вторгаться в мою личную жизнь!»), но Тюльпанов с облегчением вздохнул и сказал:

— Если вам все известно, то мне будет легче с вами разговаривать. Я постоянно живу под каким-то угнетением. Говорю одно, думаю другое, делаю третье. Я уже устал от этого. А как живут нормальные люди? Я им завидую. Им не надо фальшивить, у них нет необходимости врать друг другу... Другое дело я, человек неполноценный.

— Да разве дело только в этом! — Ивану Ивановичу было жалко Тюльпанова, глубоко страдающего от своего недуга. — Жизнь с годами всех приводит к общему знаменателю, одних — раньше, других — позже...