Последний Шлемель, или Рассказы мальчика, выросшего в Варшаве
Шрифт:
– Коли допекут вконец, так и отрава сладкой покажется, - приговаривал Шлемель, уплетая ложку за ложкой. Он слыхал, что есть яды горькие, а есть сладкие. Кто станет спорить: сладкая отрава - слаще горькой.
С тем он и съел все до капельки. Даже ложку облизал. А дальше получилось вот что.
Слопав полный горшок яду, Шлемель лег в постель и приготовился к смерти. Вот-вот, ждал он, начнет у него нутро жечь, а как все выжжет - тут он и преставится. Но прошло полчаса, час - никаких болей.
– Как медленно действует этот яд, - недоумевал Шлемель.
Тут, как назло, захотелось ему пить, но воды в доме не было. В Хелме воду носили из городского колодца, а Шлемелю было лень туда тащиться.
Вот и вспомнил он, что жена припасла к празднику бутылку яблочного сидра. Конечно, яблочный сидр - угощение дорогое, но стоит ли скупердяйничать, когда жить осталось всего ничего. Достал Шлемель бутылку и выпил все до капли.
А как выпил, и в самом деле в желудке закололо.
– Видно, яд начал действовать, - смекнул Шлемель.
Он был уверен, что пробил его последний час.
– И кто болтал, что умирать плохо? Пожалуй, я непрочь, чтобы меня каждый день такой отравой потчевали, - рассуждал он напоследок
Тут его сморил сон.
И снова привиделось Шлемелю, что он король. На голове у него - целые три короны, одна на другую надеты. Перед ним - три золотых горшка: один с оладьями, другой с вареньем, третий - с яблочным сидром. За троном слуга стоит, случись Шлемелю на бороду капнуть - живо салфеткой вытрет.
И мадам Шлемель тут же на отдельном троне.
– Из всех королей, ты, муженек, самый великий, - нашептывает.
– Весь Хелм превозносит твою мудрость. Да что люди, я и сама от счастья таю, что такой муж мне достался. И сынок наш, принц, подрастет - отцом гордиться станет.
Чудесный был сон, а распался, как паутина. Скрипнула входная дверь, и Шлемель проснулся. Глядит, в комнате темно. В хлопотах он и не заметил, как день прошел.
– Шлемель, отчего ты не зажжешь лампу?
– услыхал он сварливый голос.
– Никак жена моя вернулась, - пробормотал Шлемель.
– Выходит, я жив, раз ее голос слышу. Неужели яд все еще не подействовал?
Хотел он встать, но от страха ноги не держат. А мадам Шлемель тем временем зажгла лампу, огляделась да как раскричится!
– Нет, вы только взгляните на младенчика! У него шишка в пол-лба! Шлемель, а где петух? И кто выпил весь сидр? Нет, вы подумайте, он петуха отпустил, ребенка изувечил, праздничные припасы разорил! Ну что мне с тобой делать, горе ты мое?
– Придержи язык, жена. Не видишь - умираю. Скоро овдовеешь. Потерпи, недолго ждать осталось.
– Умираешь? Овдовею? Что ты мелешь? Посмотри на себя, ты здоров, как бык!
– Я отравил себя.
– Как отравил? Что ты городишь!
– Я съел полный горшок отравы.
И Шлемель указал на пустой горшок из-под варенья.
– Отрава?
– всплеснула руками мадам Шлемель.
– Да это я варенье к празднику приготовила!
– А кто сказал, что там отрава?
– напомнил Шлемель.
– Ну и дурень же ты! А как мне иначе было уберечь его до Хануки? И теперь ты все слопал! Ненасытная твоя утроба!
Бедная женщина разрыдалась.
Шлемель не выдержал и тоже заплакал. Но не от горя, а от радости. Значит, он будет жить! Вопли родителей разбудили младенца, и тот тоже захныкал. Услыхали соседи крики да причитания, сбежались узнать, что стряслось. А узнав, разнесли эту историю по всему Хелму. У евреев не дадут человеку пропасть. Добрые соседи пожалели незадачливых Шлемелей и принесли им и варенья, и яблочного сидра. Тем временем петух замерз и проголодался, гуляючи, и сам вернулся назад. Так что все добром кончилось.
По заведенному обычаю старейшины Хелма собрались обсудить происшествие. Семь дней и семь ночей судили они да рядили, морщили лбы, теребили бороды, пытаясь постичь смысл случившегося. В конце концов все сошлись на том, что, если жена имеет маленького ребенка и петуха, за которым нужен глаз да глаз, не пристало ей обманывать мужа и выдавать варенье за отраву, пусть даже муженек ее ленивый сладкоежка да еще и шлемель в придачу.
Как Шлемель отправился в Варшаву
Хоть Шлемель, не про нас будь сказано, был известный лентяй и соня, такому и пальцем-то пошевелить труд великий, но при всем этом любил он помечтать о путешествиях. Еще он страсть как охоч был до всяких историй про дальние страны, бескрайние пустыни, бездонные океаны и высоченные горы. Не раз признавался он жене, что мечтает отправиться в далекое путешествие. Мадам Шлемель на мужнины слова отвечала так: "Дальние путешествия не для тебя. Сиди-ка лучше дома да за детьми приглядывай, пока я на рынке овощами торгую". Но Шлемель никак не мог выбросить эту дурь из головы и втайне мечтал повидать когда-нибудь мир и познакомиться с его чудесами.
Как-то один заезжий господин нарассказывал Шлемелю всяких чудес и небылиц про Варшаву. Какие там красивые улицы, какие высоченные дома и какие роскошные магазины. И решил Шлемель все это своими глазами повидать. Он знал, что к путешествию надо как следует подготовиться. Но что взять с собой в дорогу? И то сказать: кроме старого лапсердака, у него ничего не было. Однажды утром, когда жена на рынок ушла, велел Шлемель старшим детям не ходить в хедер, а сидеть дома и приглядывать за младшими, сам же взял краюху хлеба, луковицу да пару долек чесноку, завернул припасы в платок и отправился в Варшаву. Пешком.
Была в Хелме улица, которая так и называлась Варшавская. Вот Шлемель и решил, что она прямо до Варшавы ведет. По ней он и зашагал, и, пока из города не вышел, соседи то и дело останавливали его, сами понимаете: всем охота была узнать, куда такой домосед отправился. Шлемель объяснял, что идет в Варшаву.
– Что ты там делать будешь, в Варшаве-то?
– удивлялись люди.
– Да то же, что и в Хелме, - ничего, - отвечал Шлемель.
Шел он медленно - подошвы у башмаков совсем сносились. Но наконец добрался до городской окраины, дома и лавки закончились, и дорога пошла лугами да полями, где крестьяне на волах пахали. Шел он и шел несколько часов кряду и совсем из сил выбился, так ослаб, что даже голода не чувствовал. Прилег Шлемель отдохнуть у дороги, но, прежде чем глаза закрыть, спохватился: "Вот проснусь, как вспомню, в какой стороне Варшава, а в какой Хелм?" Впрочем, он недолго раздумывал: снял башмаки и поставил их подле себя, развернув носами в сторону Варшавы, а