Шрифт:
Глава 1
Посмотрев на часы и убедившись, что времени в запасе вдоволь, я прижал обшарпанный фордовский «пикап» к обочине и заглотнул таблетку обезболивающего, запив водой из походной фляги. Потом открыл дверцу и закурил. Мне требовалось ещё раз обдумать запланированный шаг.
Мне доводилось попадать в неприятные и опасные ситуации. Но положение, в котором я оказался сейчас, было не просто трудным. Оно было фантастическим.
Новый для меня опыт…
Я курил, барабаня пальцами правой руки по рулевому колесу. Позади меня в кузове пикапа лежал свёрнутый ковёр. С одной стороны из него торчала пара подошв.
Слева таращились мёртвыми глазницами окон пустые здания – оцепенелая окраина депрессивного городка в окрестностях Детройта. Справа щетинился гнилыми обломками деревьев пустырь. Впереди темнели корпуса разорившихся предприятий.
А с неба лился солнечный жар. Солнцу было всё равно. Оно одинаково освещало шумные мегаполисы и растоптанные кризисом города, леса, поля и кладбища людских надежд вроде того, посреди которого я находился.
Все люди, уверенные в том, что взяли судьбу за горло, или проклинающие судьбу, которая держит за горло их, – в общем, люди, понятия не имеющие о том, что такое судьба, все ходят под одним небом.
Звёзды экрана и бродяги, политики и рабочие, страховые агенты и таксисты, дантисты и шлюхи, брокеры и фермеры, солдаты и художники, богачи и бедняки, убийцы и жертвы – все получают свою порцию солнца.
А солнцу по хер. Оно просто светит, и ему всё равно, какая чертовщина творится под его лучами.
Я назвал своё положение фантастическим, но это неверно. При слове «фантастический» представляется нечто, связанное с пришельцами и безумными учёными, нечто, имеющее хоть идиотское, но объяснение.
Моё положение скорее следовало назвать сказочным.
Объяснение произошедшему было, но можно ли относиться к нему серьёзно? В иные минуты мне казалось, что я схожу с ума. Но это почему-то не заставляло меня тревожиться.
Есть вещи поважнее благоразумия…
Я выбросил окурок на дорогу, снова посмотрел на часы и, со второго раза захлопнув разболтанную дверцу, поехал дальше.
Может быть, разумнее сейчас просто скрыться. Однако интуиция настойчиво советовала: доведи дело до конца.
Я привык доверять интуиции.
Через десять минут я остановился перед складским корпусом. На воротах были нарисованы две зелёные шестерни, они предваряли имена совладельцев, начертанные стилизованным под «техно» шрифтом: «Тёрнер и Тёрнер».
За мной наблюдали. Ворота скользнули в пазах, пропуская пикап в темноту склада. Я заехал внутрь, быстро моргая, чтобы глаза скорее привыкли к полумраку.
Пустое помещение наполнилось грохотом, и когда я заглушил мотор, тишина показалась оглушительной. Я перебрался в кузов пикапа, откинул борт и вытащил наружу свёрнутый и перемотанный скотчем ковёр. Свёрток был тяжёлым.
Теперь я уже хорошо видел, что меня поджидали трое. К Тёрнерам, конечно, ни один отношения не имел. Тёрнеры, кем бы они ни были, забросили свою ставшую бесполезной недвижимость, самое меньшее, пять лет назад. Теперь на складе главными были мыши и Гриф.
Гриф в своём полосатом костюме, с дымящейся сигарой, с залысинами, обрюзгшим лицом и мешками под глазами мог бы составить конкуренцию Марлону Брандо на кинопробах к «Крёстному отцу».
Слева от него стоял долговязый парень в джинсовом жилете. Длинные волосы его были стянуты в неряшливый хвост. Опущенные плечи и сутулость скрадывали животную силу, которую только намётанный глаз мог разглядеть за маской безразличия на туповатом вытянутом лице. Что-то во взгляде, в несимметрично расположенных углах рта, во всей повадке выдавало закоренелого садиста. У меня глаз был намётан. Уж кого-кого, а садистов я насмотрелся вдоволь.
Я не сомневался, что этот парень – штатный палач Грифа.
С первой встречи я называл его про себя так же, как и Гриф, – Джейсоном. Может быть, это от нервов, но теперь я мог думать о нём только как о Палаче.
Второй, плечистый крепыш в спортивном пиджаке, обладатель мощных надбровных дуг и челюстей, способных, если судить по виду, перекусывать стальные прутья, глядел прямо и хмуро. Маленькие глазки светились колючей ненавистью. К нему Гриф обращался по прозвищу, которое удивительно шло ему: Кирпич.
Гриф обхватил сигару большим и указательным пальцами, словно показывал букву «О», выдохнул облако сизого дыма и прокаркал:
– Как тебе это удалось, Гадес? Когда из Винтерфолла стали поступать новости, я был уверен, что ты провалил работу.
– Трудности были, – кивнул я. – Но у меня неплохо получается справляться с трудностями.
– Отлично, Гадес. Кирпич, отдай ему деньги.
Кирпич потянулся во внутренний карман пиджака.
– Не торопись, – попросил я. – На самом деле, всё не так хорошо, как может показаться на первый взгляд. Я честный парень, и не собираюсь брать деньги просто так. Сначала, Гриф, тебе стоит узнать, как всё прошло, а уж потом решишь, какой платы я заслужил.
Улыбка Грифа погасла.
– Что ты хочешь сказать? – спросил он, и опухшие глаза его скользнули к пикапу. – И где Обезьянка Джо?
– Этот мелкий сукин сын там, где не может мне помешать, – поморщился я. – Я ведь предупреждал, что работаю один. Не терплю, когда мне дышат в спину.
Гриф посмотрел на свёрнутый ковёр и нахмурился.
– Скажи одно, это – Маэстро?
– Прежде, чем я отвечу, я хочу, чтобы Кирпич убрал руку от пистолета.
Гриф кивнул своему громиле, и тот опустил руку.
По роду занятий я перевидал немало бодигардов. Как бы ни старались они походить на роботов, я давно научился по сумме едва заметных признаков угадывать, как они себя поведут в той или иной ситуации, даже каким оружием пользуются.
Скажем, для Кирпича самой подходящей была шестнадцатизарядная автоматическая «беретта» в наплечной кобуре. При всей массивности фигуры, заставлявшей неосознанно первым делом опасаться его кулаков со сплющенными костяшками, повадка выдавала в Кирпиче ганфайтера, быстрого и меткого, как персонажи молодого Клинта Иствуда, которые любили носить мексиканское пончо и стрелять от бедра.