Шрифт:
Неожиданный крик страшен. Ночной – вдвойне. Кричала женщина. Сомнений не оставалось – произошло несчастье.
…Лена не могла понять, что ее разбудило. Из всего дальнейшего отчетливо запомнились почему-то лишь слова Солохиной: «Ну, вот вам и речки черные по ночам».
«Да, – думала она, – вот она речка. Вот она…» И перед глазами в темноте качалось желтое лицо с мелкими морщинками. Лицо Солохиной. Неприятно пахло застаревшим растительным маслом.
Что случилось? Она вдруг ощутила себя лежащей
–Андрюша,– позвала она тихонько. Никто не отзывался.
Лена заметила полоску света, выбивающегося из-под двери ванной.
– Андрей! – Не слушающимися ногами она переступила навстречу свету. – Где ты?
Спросила почему-то шепотом.
Не чувствуя пола, крадучись, добралась до двери в ванную, заранее зная, что произойдет. Дернула ручку. Заперто изнутри.
Зазвенело в ушах. И сразу вдруг – глухота.
Мир искривился и полетел – то кружась, то извиваясь. И она кружилась вместе со стенами.
– Андрей! Открой! Андрей! – Кричала она, но не слышала своего голоса, ее уносило то влево, то вправо, и она с трудом удерживалась на ногах.
Колотила в глухую дверь руками, но видела и чувствовала что-то совсем другое. То сама становилась огромной, и весь мир улетали куда-то к ногам, то превращалась в песчинку и лежала у самого порога, перед смутно белевшей в темноте дверью, уходящей в небеса.
– Не пугай меня! Открой! Андрюша…
В ответ из глубины, откуда-то сверху послышалось слабое шипение и шум бьющегося на ветру стираного белья. Лена отпрянула назад, судорога прокатилась у нее по животу, желудок дернулся, и ее вырвало.
Кошмар не отступал, и она металась по коридору, ища выключатель, что-то натягивая с вешалки на плечи.
Какие-то черные тени и тополя взметнулись, прорвав потолок, из глубокой тьмы вынырнуло, жарко дохнув в лицо, пламя пылающего камина, близко-близко возникли глаза Андрея, в зрачках их метался огонь.
Лену трясло так, что колени стучали одно о другое, а локти поддавали под ребра, в бока и живот. Она ничего не замечала, несколько раз бросалась к двери ванной и колотила в нее руками, ничего не соображая. Шок поразил ее разум, она мучительно билась, запертая со всех сторон стенами, не зная, как вырваться наружу.
Потом она услышала пронзительный крик, от которого заломило в груди. Еще раз – уже на лестничной площадке. И еще раз. Это был ее крик.
1
Знал ли он себя? Нет. Это он понимал, но не шел дальше. Призыв древних «познать самого себя» проходил мимо ушей, саботировавших мудрые слова. Слова эти безуспешно носились по миру, стуча в ушные барабанные перепонки, за которыми укромно таились физиологически теплые, но холодные к поучениям о самопознании мозги. Андрей посмотрел в зеркало, и в полутьме кабинета рассмотрел в отражении календарь уходящего в небытие 1999
– Им не дано предугадать…
Оставил уши в покое и бросил взгляд на мигавший посередине экрана курсор.
Сюда он его кое-как дотянул, но дальше дело не двигалось. Не писалось.
Двинул мышью… «Славная шуба у Ивана Ивановича! Чудо шуба: импортная дубленка со смушками…»
Фигня. У него, может, и шубы нет. Может, у него пуховик… Хотя должна быть: председатель все же.
Перечел в который раз заголовок «Гоголь в Осиновке».
При чем здесь Гоголь? Ладно, эти два. А тот зачем?
Пусть уж будет, как было: «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
В Осиновке все произошло точно, как у классика. Два соседа начали с ерунды, а разругались до смерти. До выстрелов дошло. До убийства. Правда, человеческих жертв удалось избежать.
Лыков теперь силился рассказать об этом. Но с какого-то момента засомневался в «смушках» и вообще… На кой черт это все? Народ позабавить в воспитательных целях? Дескать, смотри там, народ! Не дуркуй. Думай головой да не дерись почем зря. А народу это надо?
Кто не слышал об осиновском побоище, те, конечно, прочтут с интересом. Все же, какое-никакое, а развлечение.
А кто не слышал? Все уж слышали. А если и нет, то сдались им эти «смушки». Ты им крови дай, мяса. Так и пиши: зае… засадил Ивану Ивановичу Иван Никифорович в глаз, аж смял его. Вдавил. Потек глаз наземь… Это – да. А если не было глаза, то на хрена им «смушки»?
Главный идеолог-болтолог редакции Шестаков как только узнал обо всем, сразу узрел в происшествии «параллели». Он их везде узревал, потому что везде искал.
– От точки до точки может и дурак написать, – говорил он, предполагая это качество в других. – А ты узри корень!
Вот и тут, увидев тот самый корень раньше других, стал орать в коридоре:
– Вот оно! Столкновение двух идеологий. Двух миров. Параллели налицо!
Проорал для всех и вошел к Лыкову в кабинет. Дальше орать.
Андрей перекрестил его:
– Изыди!
Не изошел. Остался. И даже от крестного знамения его не покособочило.
– Противостояние фермера и колхозно-совхозного строя не вчера началось, не вчера и кончилось!
– Не ори.
От возмущения и особенностей устройства горла, Шестакова снесло на фистулу:
– Я ору?
– А кто еще?
– Не увиливай.
– Не увиливаю.
Шестаков стал переступать с ноги на ногу, как будто собирался перепрыгнуть через Лыкова. Его злило, что материал, который должен был писать он, отдали Андрею. А тот в противостояних ничего не смыслит.
– Вы думали, нет его, а вот оно! Есть!
Опять фистула. «Е» так свистнуло, что стекла в окне задребезжали. Звук тот еще: как в хреновом горне у хренового горниста.