Последний сон разума
Шрифт:
— А ну, валите отсюда!
— Да что с тобой? — попытался было наладить ситуацию Мыкин.
— Пять минут даю!
Ее глаза, подпорченные болезнью щитовидки, зло вращались по кругу.
— Кому сказала — валите, гады! Иначе подо мной мент живет, так я вам жизнь сладкую обеспечу!
Проворству тепловика можно было позавидовать. Он вскочил со стула, бросился к продавщице и поцеловал ее в самые губы надолго. Затем, когда она оторвалась, как вантуз от раковины, в ее ухо стали засыпаться слова неистовой любви и уважения к ней, как к кулинарке и
— А ты смеяться над ним, — добавил тепловик. — Нехорошо!
Слова Мыкина поколебали решительность Светки. Она поглядела на Митрохина и, как истинная русская женщина, пожалела его всем животом, отходчиво забыв о недавних побоях.
— Вот что, мальчики, пойду я к своему грузчику! Как он там без меня с грудняшкой! А вы живите тут покудова!
Она качнулась во хмеле, затем натянула поверх комбинации платье, обула пухлые ноги в сапоги, накинула пальтецо с меховым воротником, всхлипнула и захлопнула за собой входную дверь.
— Как думаешь, — струхнул Митрохин, — заложит?
— Я бы тебе сейчас выстрелил в голову!
— Ну прости, прости!
— Светка — человек!..
— По граммульке? — предложил Митрохин.
— Плесни.
Они выпили и расслабились окончательно.
— Пошли спать! — скомандовал тепловик.
Оба зевали, а потому по-быстрому поднялись, прошли в спальню и улеглись в одежде на кровать, в которой еще недавно их ублажала Светка.
Через пять минут друзья храпели.
Митрохин не зря волновался. Спускаясь по лестнице, Светка услышала в квартире № 12 жизнь и тихонько постучалась в дверь проживающего соседом милиционера.
Совершенно пьяный, но крепко стоящий на ногах майор Погосян открыл ей, пригласил даму внутрь, помог снять пальто и проводил к столу, который был заставлен армянской едой и украшен двумя бутылками ереванского коньяка.
— Садись! — скомандовал он и плеснул коньяку в фужер.
И она села и выпила.
И он выпил.
Молчали, а потом майор сказал, что скоро отправится на тот свет.
Светка хотела было опротестовать такое заявление, но язык во рту умер.
А потом они с майором здесь же, возле стола, любили друг друга, но оба чувствовали в нежных местах анестезию, а потому быстро прекратили это занятие и вернулись к алкоголю.
За окном горела луна.
Они сидели и молчали, пока к окну не подлетел какой-то голый мужик с огромными ногами, похожими на дирижабли, к тому же горящими светом, как луна на небе. Мужик и луна сочетались цветовой гаммой.
— А я его знаю, — пролепетала Светка пьяно. — Это участковый из Пустырок. Он меня про Ильясова спрашивал…
— Здрасьте, товарищ майор! — донеслось из открытой форточки.
— А, это ты, Синичкин, — признал командир. — Летаешь?
— Летаю, — согласились из-за окна.
— А я, вот видишь, тут с женщиной!..
Светка совсем не удивлялась, что какой-то мент летает за окном, к тому же светится. Ей, отравленной алкоголем, вдруг захотелось пожаловаться стражам порядка, что ее побили в своей же квартире, но язык по-прежнему не слушался, и она перестала сопротивляться усталости, закрыла глаза и заснула. Сквозь сон Светка чувствовала, как пальцы майора трогают ее грудь, но она была во сне не против, да и, как помнится, наяву тоже.
— Умру я… — услышала продавщица и не знала, приснились ей эти слова или прибыли из реальности. — Скоро Новый год!..
Митрохин и Мыкин проснулись следующим утром с распухшими головами и медленно поползли к холодильнику. В нем они нашли бутылку финской водки, которая, как гласила реклама, когда-то была холодной родниковой водой, откупорили ее, потрясываясь организмами, и по очереди хлебнули сорокаградусного родника.
Огурец в белом «Аристоне» нашелся один, да и то вялый; им хрустнули по очереди и после в унисон сказали блаженное «а-а-а-а!».
Затем сожрали яичницу из восьми яиц, помеченных буквой «А», значит диетических, потом глотнули из родника уже цивилизованно, через стопки, и сели в разные углы комнаты, слегка порыгивая от удовольствия.
— Светка — человек! — блаженно проговорил Мыкин.
— Ага, — подтвердил Митрохин. — Сегодня я ее по-настоящему тюкну!
— А кто даст?
— Кто-кто? Она…
— Я не дам!
— Чегой-то ты! — обиделся Митрохин.
— Здесь одна попытка дается! Баба моя. Я не хочу, чтобы она через тебя неприятные ощущения имела! Понял?.. К тому же выгонит!
Митрохин был обижен, но вынужденно кивнул, согла-шаясь, так как понимал, что, если Светка их попрет, деваться будет некуда!
— Давай мента замочим?! — неожиданно предложил он, сублимируя половую энергию в русло агрессии. — Столько от него проблем!
— Совсем голова мягкая стала?
— А чего терять? Ильясова мы грохнули, и мент обещал вышку за это!
— На понт брал. Сейчас смертную казнь отменили. Совет Европы настоял.
— Тем более. Пожизненно нам и так дадут. Так хоть напоследок менту отомстим!
Мыкин ничего не ответил, просто сидел и смотрел в окно на то, как падает снег.
— Хочешь, я ему сам в башку стрельну? — предложил Митрохин.
— Я людей не убиваю.
— Так я и говорю, сам стрельну!
— А если у него дети?
— А у меня их нет?
— Он работу свою делает.
— Так вот за то, что он так хреново работу свою делает, я его и… — Митрохин наставил на Мыкина указательный палец и чмокнул губами. — Мы что, Ильясова нарочно убили? А? Скажи мне? Не было ведь умысла!
— Не было, — согласился тепловик.
— Харя у него вампирья, рожа татарская! Ненавижу! И жена моя его ненавидит, и Елизавета!..
При упоминании о дочери Елизавете Митрохин вдруг расстроился лицом и с болью в сердце представил свою плоть от плоти со шприцем в руке. От этого видения его всего передернуло, и свое чувство родитель вновь перевел в агрессию, подскочив к Мыкину: