Последний сон разума
Шрифт:
К вечеру садовник Валерий Михайлович Каргин, шестидесяти семи лет от роду, пришел к сакуре с лейкой и обнаружил возле нее неподвижно стоящего молодого человека. Лицо юноши было покрыто густой черной порослью, а большие черные глаза были спокойны и притягивали к себе взор садовника.
— Ты кто? — поинтересовался старик.
— Я — дерево, — ответил Семен.
— Уже поздно. Шел бы ты домой, а то в милицию загремишь!
— Валерий Михайлович? Каргин?
— Да-а, — ответил служащий недоуменно.
— Если
— Эх, сынок, не знаю, забавляешься ты над старостью или умом тронулся, но в любом случае тебе бы к дому двигаться. Одиннадцатый час, однако!..
— У вас, Валерий Михайлович, под правой подмышкой большая папиллома. Ее удалять надо срочно, а то еще сорок дней — и переродится она в опухоль нехорошую. Сестре же своей передайте, что не радикулит ее мучает, а почки нездоровы. Пусть к врачу обратится, и облегчение будет!
Садовник Каргин стоял с открытым ртом, а потом вдруг встрепенулся:
— Куда, вы говорите, полить? Под какую ножку?
— Под левую, пожалуйста…
Михалыч согнулся над конечностью, завернул юноше брючину и обнаружил лодыжку, поросшую корой, причем такой крепкой, словно дубовой. Садовник сглотнул и полил ступню из лейки обильно, рискуя обделить сакуру.
— Спасибо, — поблагодарил Семен.
— Не за что, — отозвался Михалыч. — Нам воды не жаль. Может, удобреньице какое?
— Незачем.
— Ну не надо так не надо! Значит, удалять папиллому?
— Непременно.
— А сколько мне жить еще, знаете?
— Знаю.
— Скажете?
— А вам зачем?
— А Бог его знает!
— Вот пусть Бог и знает.
Михалыч потер затылок и хотел было спросить, можно ли привести к юноше сотрудников сада, но молодой человек его опередил:
— Ведите кого хотите! Я для этого и расту здесь.
Михалыч поклонился и убрался восвояси, так и забыв полить сакуру. Но даже если бы он и не забыл это сделать, японской поросли все равно предстояло погибнуть, так как новому растению требовалось много энергии, а чтобы добыть ее, корень из левой пятки произрастал крайне быстро и во все стороны, удушая чужеродные отростки…
На следующее утро Михалыч привел к юноше шестерых своих коллег, из которых только двое были мужчинами.
— Что вы хотите? — спросил Семен.
— Спросить они хотят! — спосредничал Михалыч.
— О чем?
— Давай, Евдокия! — скомандовал старик.
Евдокия была женщина лет пятидесяти, полная, без передних зубов. Она, не стесняясь, посмотрела на Семена и задала вопрос:
— В чем смысл жизни? — И хохотнула, словно радуясь каверзе.
— В том, чтобы радоваться своим делам, — произнес Семен бесстрастно. — В этом человеческая участь. В этом смысл.
— Странный смысл, — прошамкала Евдокия.
— Человеку никогда не удастся посмотреть, что будет после него, а потому истина — радоваться своим делам.
— Странный он какой-то! — оценила Евдокия.
— А ты его о здоровье спроси, — посоветовал Михалыч.
Евдокия было открыла рот, но Семен опередил ее и сказал, что жить женщине недолго, а потому пусть она подумает о душе и сходит окреститься в церковь.
— Отчего же я умру? — вмиг побелевшая Евдокия чуть было не упала на землю, если бы не локоть Михалыча.
Остальные стояли в стороне и ничего не слышали.
— Умрешь ты в ночь, справляя нужду, а от несварения перенапряжешься, и кровь разорвет мозг твой. Через час наступит смерть.
Евдокия качнулась.
— Я кандидат биологических наук, — вдруг сказала она.
— Ты прожила жизнь по предназначению, — согласился Семен.
— Я хочу задать последний вопрос. Можно?
Семен кивнул.
— Есть после смерти что-то?
— Нет.
— А как же вся жизнь человеческая за миг до смерти проходит перед глазами? А потом труба, коридор, и человек видит себя со стороны, родственников своих умерших?
— Это — сон, — ответил человек-дерево. — Сон разума. Мозг засыпает, и ему снится последний сон… А теперь иди, у тебя мало времени.
Из глаз Евдокии, когда она уходила, текли слезы. Они падали на землю Ботанического сада, а человек-дерево улавливал их своими корнями и всасывал в себя. Михалыч лишь пожимал вслед уходящей в вечность Евдокии плечами.
— Что ж ты мне не сказал, когда я умру! — с укором обратился старик.
— Потому что тебе нельзя этого говорить. Ты не выдержишь этого знания, а потому станешь жить по-другому.
— А Евдокия? Она лучше всех здесь про растения знает!
— Она — сильная. Будет бороться с недугом. Может быть, и справится.
— А я, значит, слабый? — обиделся старик.
— Ты — впечатлительный.
— А как же тогда Бог? Зачем он, если там ничего нет?
— Для кого есть, а для кого нет, — уточнил Семен.
Послышался треск разрываемой ткани, и из-под разошедшейся брючины взору Михалыча предстала нога юноши, превратившаяся в обыкновенный древесный ствол, по которому неутомимо, к гипотетическому небу, полз черный муравей.
— Чем же Евдокия провинилась?
— Она мало думает о другой жизни. Занята насущным.
— А есть ли что-нибудь после?
— Нет, — еще раз повторил человек-дерево. — Есть сон. Он может быть очень длинным, длиннее, чем сама жизнь, и ничем не отличаться от нее.
— А Бог-то тут тогда при чем! — завопил дед, чувствуя, как в голове у него все перемешалось винегретом.
— А Бог дает эти сновидения. Кому короче, кому длиннее. А кому и вечные сны…
— А?..
Старик что-то понял и пошел вслед за Евдокией, а к дереву подошли другие садовники. Они много спрашивали, а Семен неустанно отвечал, изредка прося, чтобы его полили…