Последний свидетель
Шрифт:
— Сказал ли он вам, с какой целью все это предпринимает?
— Нет, он так далеко не заходил.
Донован вскочил:
— Возражаю, Ваша честь. Свидетель не имеет права делать выводы о намерениях моего подзащитного.
— Вычеркните это из протокола, — покладисто признал Мандельбаум, — вычеркните все, кроме слова «нет». Ваш ответ «нет», мистер Вулф?
— Да, сэр.
— Назвал ли обвиняемый стимул, который следовало предложить телефонистке, чтобы заставить ее заняться подслушиванием разговоров?
— Сумму он не назвал, но упомянул…
— Упоминания нас не интересуют. Что он
Я позволил себе ухмыльнуться. Вулф, который всегда настаивал на точности, который обожал бранить других, в особенности меня, за неаккуратные ответы и который, вне всякого сомнения, знал все правила дачи свидетельских показаний, вот уже дважды был пойман. Я дал себе слово в будущем найти возможность позлословить по этому поводу, но тут же усомнился, не преследовал ли он какой-то скрытой цели. Ибо он ни капельки не сконфузился и спокойно продолжал отвечать.
— Обвиняемый сказал, что вознаградит ее за труды, но не назвал суммы.
— Что еще он сказал?
— Больше ничего. Весь разговор продолжался лишь несколько минут. Как только я разобрался в том, что именно он намерен мне поручить, я отказался браться за это дело.
— Объяснили вы ему причину отказа?
— Да, сэр.
— Что именно вы ему сказали?
— Сказал, что хотя детектив и обязан совать нос в чужие дела, я исключил из поля своей деятельности все, что связано с супружескими ссорами, и поэтому отклоняю его предложение.
— Заявил он вам, что поручает шпионить за своей женой?
— Нет, сэр.
— Тогда почему вы упомянули о супружеских ссорах?
— По моему мнению, именно в этом была причина его беспокойства.
— Что еще вы говорили ему?
Вулф заерзал на кресле
— Я хотел бы быть уверенным, что правильно понимаю ваш вопрос. Вы интересуетесь тем, что я говорил ему в тот день или при следующей встрече?
— Я имею в виду тот день. Других встреч ведь не было, не так ли?
— Нет, сэр, была.
— Вы хотите сказать, что вы еще раз встречались с обвиняемым? В другой день?
— Да, сэр.
Мандельбаум замер. Поскольку он стоял ко мне спиной, я не мог видеть его физиономию, но не сомневался, что на ней было написано крайнее изумление. Иного нельзя было и ожидать, поскольку в его делах лежало подписанное Ниро Вулфом заявление о том, что он не видел Эша ни до 13 июля, ни после того.
Голос помощника прокурора зазвучал резче.
— Где и когда состоялась эта встреча?
— Около девяти часов сегодня утром в этом здании.
— Вы разговаривали с обвиняемым в этом здании сегодня?
— Да, сэр.
— При каких обстоятельствах?
— Его жена договорилась о свидании с ним, ну и разрешила мне ее сопровождать.
— Как она это устроила? С кем договорилась?
— Не знаю.
— Присутствовал ли при этом защитник, мистер Донован?
— Нет, сэр.
— Но кто же тогда?
— Миссис Эш, мистер Эш, я и двое вооруженных охранников, один у дверей, второй в конце комнаты.
— Что это была за комната?
— Не знаю. На дверях не было номера. Думаю, я сумею вам ее показать.
Мандельбаум повернулся и посмотрел на Робину Кин, сидевшую в первом ряду. Я не юрист, поэтому не могу сказать, имел ли он право вызвать ее для дачи показаний. Конечно, жена не
Советники прокурора дружно поднялись и покинули зал, а Мандельбаум возвратился назад к Вулфу.
— Разве вы не знаете, — загремел он, — что свидетель обвинения не имеет права разговаривать с человеком, подозреваемом в преступлении?
— Нет, сэр, я этого не знаю. Насколько мне известно, все зависит от содержания беседы. Я не обсуждал своих показаний с мистером Эшем.
— Что же вы с ним обсуждали?
— Некоторые дела, которые, по моему мнению, представляли для него интерес.
— Какие дела? Что в точности вы ему сообщили?
Я вздохнул с облегчением, потянулся и разжал пальцы, стиснутые в кулак. Этот толстый хитрец добился своего! Задав свой вопрос, Мандельбаум невольно подыграл Ниро Вулфу. Теперь тот выложит присяжным все, что считает нужным, если только ему не помешает Джимми Донован. Но Донован не был простаком.
А Вулф и бровью не повел:
— Я сказал, что вчера, сидя в этом зале и ожидая вашего вызова, пришел к мысли, чти некоторые факты, связанные с убийством Мэри Виллис, не были достаточно хорошо проверены. Поэтому моя роль как свидетеля обвинения для меня стала неприемлема. Я сказал ему, что решил сам разобраться в некоторых пунктах. Что знал, какую ответственность понесу, самовольно покидая зал суда. Но интересы правосудия кажутся мне более важными, чем личные. Но я не сомневался в том, что судья Корбетт…
— С вашего разрешения, мистер Вулф. Вы сейчас не защищаетесь от обвинения в оскорблении суда.
— Совершенно верно, сэр. Вы меня спросили, что я говорил мистеру Эшу. Я отвечаю. Он поинтересовался, какое предположение я сделал. Я ответил, что у меня сложилось двоякое мнение об этом деле. Во-первых, как человек, обладающий долгим опытом работы по расследованию преступлений и общения с преступниками, я сильно сомневаюсь в его виновности. Во-вторых, полиция была, видимо, настолько убеждена обстоятельствами, сложившимися против мистера Эша /очевидный мотив, обнаружение им трупа/, что их внимание было несколько притуплено. Например, опытный следователь всегда особо придирчиво приглядывается и прислушивается к любому человеку, занимающему «привилегированное положение». Такими людьми являются врачи, адвокаты, доверенные слуги, старинные друзья, и, разумеется, ближайшие родственники. Если среди перечисленных лиц находится мошенник, он имеет особо благоприятные условия для осуществления своих преступных намерений. Мне пришло в голову…