Последний тайник
Шрифт:
Туарег поочередно посмотрел на каждого из нас, задержав взгляд на Кассандре, а затем, к моему большому облегчению, переложил ружье в левую руку, а правую протянул мне в знак приветствия.
— Ибрагим, —сказал он.
Потом он завел нас внутрь шатра, где в полутьме сидели пятеро мужчин, выражение лиц которых не внушало особого доверия. Они пригласили нас присесть на потертые ковры и выпить с ними по стакану чая.
Затем с помощью жестов, географической карты региона, в котором мы находились, и огромного терпения нам кое-как удалось объяснить туарегам, что от них требуется. Поразмыслив несколько секунд, Ибрагим произнес по-французски всего три слова:
— Trois cent mille [42] .
— Что он сказал? — спросил у меня профессор, не веря тому, что он и сам, по-видимому, понял.
— Он просит триста тысяч франков КФА, — ответил я.
— Для человека, не говорящего по-французски, он довольно легко оперирует цифрами, — заметила Кассандра.
— Готов поспорить, что этот тип говорит по-французски получше меня, — ответил я, покосившись на Касси.
Профессор снял с себя шляпу и тыльной стороной ладони вытер со лба пот.
42
Триста тысяч (фр.).
— Да хоть по-корейски, но триста тысяч франков КФА пускай просит у своей любимой тети, — раздраженно произнес Кастильо.
— Не переживайте, профессор, торги еще только начинаются. Они просят триста тысяч, я им предложу пятьдесят тысяч, и в конце концов мы сойдемся где-то посередине. В Африке всегда торгуются — по любому поводу.
Это был уже не первый раз, когда мне приходилось торговаться, находясь в крайне неблагоприятной для себя ситуации, и я знал, что, если я хочу добиться более-менее приемлемой цены, мне придется выдержать долгую и трудную дискуссию, потому что у меня, образно говоря, не было козырей. Да какие там козыри — оставшейся у нас питьевой воды не хватило бы даже на обратную дорогу в деревню. Поэтому я очень удивился, когда, вопреки моим ожиданиям, мне удалось довольно быстро сойтись на весьма выгодной для нас цене.
— Ну вот мы вроде бы и договорились, — сообщил я своим спутникам. — Они сказали, что довезут нас до Табришата за восемьдесят тысяч франков КФА.
— Ты молодец! — похвалила меня Кассандра. — Это хорошая цена.
— А когда мы выезжаем? — спросил профессор, с довольным видом похлопав меня по спине.
— Завтра рано утром. В Табришате мы будем дня через три-четыре.
— Замечательно! — воскликнул Кастильо, потирая руки. — Мне не терпится добраться до того таинственного ящичка.
Однако лично я был весьма далек от эйфории, охватившей моих друзей, потому что поведение туарегов вызвало у меня определенные подозрения. Мне показалось, что они украдкой посматривали на нас, как лиса на курицу.
Касси, заметив мою озабоченность, взяла меня за руку.
— Что с тобой? — тихонько спросила она.
— Ничего. Все в порядке. Я просто не ожидал, что мне удастся так быстро сбить цену.
Касси удивленно подняла брови:
— И это тебя беспокоит?
— Меня беспокоит то, насколько быстро у меня это получилось. Вспомни, что люди этой народности всю свою жизнь занимаются торговлей, и, стало быть, им то и дело приходится торговаться. Они имеют в этом огромный опыт и, учитывая ситуацию, в которой мы оказались, могли бы вытянуть из нас столько денег, сколько сочли бы нужным. Однако все вышло совсем наоборот: мне почему-то позволили значительно сбить цену, причем слишком быстро.
Я посмотрел на туарегов, которые в этот момент о чем-то между собой разговаривали и пересчитывали деньги, которые я им только что передал.
— Слишком быстро, — повторил я.
31
Я всю ночь не сомкнул глаз, переживая не столько из-за гиен (их противный запах отчетливо чувствовался по всей округе), сколько из-за подозрительного поведения туарегов, от которых можно было ожидать чего угодно. Когда я поднялся рано утром, у меня под глазами были большие темные круги, а когда мы тронулись в путь, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не уснуть, сидя верхом на верблюде: он шел, равномерно покачиваясь, и это только усиливало мою сонливость.
Караван продвигался по равнине так, чтобы солнце все время было у нас с правой стороны. Мы восседали на импровизированных, специально сделанных для нас Ибрагимом и его товарищами сиденьях из переметных сумок. Эти сумки были предназначены для перевозки соли, а теперь должны были сослужить добрую службу и нам троим. Насколько я понял, эти люди как раз и занимались тем, что доставляли соль из внутренних регионов Сахары в населенные пункты, расположенные на берегу Нигера. На днях они сбыли очередную партию соли — частично продали, а частично обменяли на ходовые товары — и теперь возвращались вглубь Сахары, согласившись сделать по дороге небольшой крюк, чтобы доставить нас к нашему месту назначения.
Окружавшая нас местность, необычайно сухая и равнинная, была, можно сказать, плоской, как стол. Нигде не было видно не то что дерева, а даже кустика. Здесь, похоже, уже многие годы не выпадало ни капли дождя, и я бы очень сильно удивился, если бы встретил в этой пустыне, измученной безжалостным солнцем и ветром-суховеем, какое-нибудь живое существо. Ветер даже в это раннее утро был настолько горячим, что, когда он дул мне в лицо, казалось, будто я нахожусь у мартеновской печи.
— Привет, бедуин… — услышал я звонкий голос, который вывел меня из состояния полусонной задумчивости. — Давно здесь кочуешь?
Повернувшись, насколько было возможно на этом сиденье, я увидел Кассандру, обмотавшую голову синим платком — таким, какой носят туареги, — и воодушевленно смотревшую на меня своими блестящими глазами.
— А ты, я вижу, очень быстро приспосабливаешься к новой обстановке.
— Его мне дал Ибрагим, — радостно сказала Кассандра, прикасаясь к платку. — И он мне очень нравится, потому что в нем я чувствую себя первопроходцем начала двадцатого века.
— Мне, конечно, не хотелось 6ы омрачать твое настроение, — ухмыльнувшись, сказал я и посмотрел на Касси, — но известно ли отважному первопроходцу, что этот платок пропитан краской индиго и, как только открыватель новых земель начнет потеть, его кожа и волосы приобретут своеобразный синий цвет?
Кассандра, ничего не сказав в ответ, послюнила кончики пальцев левой руки и потерла ими край своего платка. Как я и предсказывал, ее пальцы стали синими.
Касси резко повернулась в мою сторону, и я уже приготовился к тому, что она сейчас обругает меня за то, что я не предупредил ее о «побочных эффектах» ношения туарегского платка. Однако Кассандра вдруг округлила глаза, отчего ее лицо приобрело безумное выражение, и воскликнула:
— Ерунда! — Она подняла руку со сжатым кулаком вверх. — Я — Кассандра Брукс, царица пустыни!