Последний удар сердца
Шрифт:
— У меня другие планы на его счет есть. Но о них позже. Как братва на то, что кокс из оборота исчез, реагирует? — живо поинтересовался Голубинский.
— Как-как? Справедливо реагирует. Бухтят. На последнем сходняке меня предупредили, если кокс не вернется, пару кровавых бунтов по зонам организуют. Не усидеть тогда тебе в кресле. Месяц сроку дали.
— Дела, — совсем расстроился новоиспеченный генерал ФСИН. — А кто «герыч» этому ублюдку-полкану — моему заму поставил, узнать сможешь?
— Раскопаю. Братва сама его с потрохами сдаст
— Месяц сроку дали, — почесал за ухом Голубинский. — Может, пока послабление временное сделать, позволить мелким гражданским поставщикам на наш закрытый рынок попасть со своим коксом?
— Где временное позволишь, там оно постоянным сделается, — тут же отмел такую возможность Сохатый. — Потом ты их уже не уберешь. Связями в тюремной среде обрастут, и прощай наш бизнес. Тебе это надо? Мне — нет. Весь процесс мигом из-под контроля выпадет.
— Выйдут на нас те, кто Шпалу и других завалил. Обязательно выйдут. У них только один хвост есть — поставщики кокаина. Остальное за нами. Негде им кокс в бабки перемолотить. Мы — то звено в цепи, без которого им не обойтись. На нас все замкнется.
— Тогда чего ждут?
— Цену себе набивают, чтобы у нас уже совсем безвыходка получилась, и мы на их лядские условия согласились. Понял?
— Не дурак, жизнь знаю, — Сохатый звучно хмыкнул. — А если они не на тебя, а на твоего зама выйдут? Да и в блатном мире мне замену подыскать могут. Желающих откусить от жирного пирога кусок побольше много.
Голубинский задумался, словно рассуждал, стоит ли говорить о чем-то Сахно, затем решился.
— Звонок странный в «Трастсанбанк» был на служебный Коляна Шпалы, баба звонила, покойного спрашивала, — произнес он. — Этот номер, кстати, ни в одном справочнике не числится, и из базы данных ты его не выковыряешь. Его Шпала только самым нужным людям давал. А они, как ты понимаешь, о его смерти все уже знают.
— Может, любовница из бывших? — предположил Сохатый.
— Любовнице давать номер стационарного служебного телефона? — криво ухмыльнулся Голубинский. — На кой ляд?
— И то правда.
— Звонок мы задним числом отследили, хоть и сделан он был по IP телефонии, то есть посредством компьютера связь осуществлялась. Звонили из Абхазии. Переговорный пункт в Пицунде. Сам разговор, к сожалению, не записан, но кажется мне, что это могла Екатерина Шпаликова звонить.
Сохатый заерзал на сиденье.
— Выходит, она до сих пор не знала, что брата замочили?
— Выходит, что так. И тогда получается, ее кто-то в вакуум поместил.
— Ну, как ты такое в наше время сделаешь, чтобы человек не заметил, что его «от мира отключили»?
— В Москве не сделаешь, — произнес Голубинский. — А в Абхазии это можно. Дикий народ — дети гор. Забашлял сотовому оператору, чтобы определенные номера на мобильнике человеку заблокировали, исполнят в лучшем виде при должном финансировании. Екатерина баба молодая, одинокая, ей какой-нибудь пройдоха на берегу Черного моря мозги до кипения довести мог.
— Погоди, погоди, — призадумался Сохатый. — Абхазия… Лаша Лацужба… — выстроил он логическую цепочку. — Сходится. Этот мог Екатерине голову задурить. Найти их надо и первым делом лавешки вернуть. Бабу пока не трогать, теперь только она знает выходы на поставщиков кокса, — принялся мысленно разруливать уголовный авторитет. — А Лаше голову окрутить.
— Гитарной струной, — подсказал Голубинский.
— Почему гитарной? — удивился Сохатый.
— Я вот говорю, ты слушаешь, а меня не слышишь, — ухмыльнулся Антон Никодимович. — Шпалу и других гитарной струной удушили? Удушили. Фирменный стиль киллера. И если мы с тобой не дураки, то под общий замес можем и тех, кто нам мешает, показательно в расход пустить так, чтобы на нас и тень подозрения не легла и неповадно было к нашему бизнесу подступаться. Начинать надо с моего зама полковника Панкратова.
— Дело говоришь, — согласился Сахно. — А поисками Лаши с Катькой Шпаликовой я займусь. Много кто из нашей братвы в Абхазии осел, помогут.
10
Труба крематория дымит только по ночам, чтобы не смущать тех, кто привозит туда тела своих близких. Днем небо над ней или девственно-синее, или же затянуто облаками, но никакого намека на дым.
Похоронные процессии в ритуальные залы крематория запускают торжественно, из спрятанных в стенах динамиков звучит траурная музыка. А вот выдают прах буднично, с черного входа.
Тетка в синем форменном халате поставила стремянку и сняла с верхней полки металлического стеллажа ящичек-параллелепипед, смахнула с него тряпкой пыль.
— Получите и распишитесь, — произнесла она так, словно бы речь шла о бандероли, за которой долго никто не приходил.
Юля расписалась, прижала к груди урну, на которой виднелась блестящая табличка с аккуратно выведенными от руки буквами: «Илья Петрович Прудников…»
Девушка вышла на улицу. Ярко светило солнце, за мрачным зданием крематория виднелся колумбарий с захоронениями — пестрели искусственные цветы, тысячи табличек, за каждой из которых стояла человеческая судьба.
— Илья, — проговорила Юля, поглаживая урну.
Ей верилось и не верилось в смерть брата. Теперь она понимала, что эта раздвоенность навсегда. Ведь Юля не видела его мертвым, а поверить, что пепел — это то, что от него осталось, было невмоготу.
— Извините, что обращаюсь к вам в такой момент, — прозвучал совсем рядом голос.
Юля обернулась, увидела за собой молодую женщину с аккуратно уложенной вокруг головы русой косой.
— Вы Юля Прудникова? — спросила незнакомка.
— В чем дело?