Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
Мехом. Хрипло мурлыча, существо устроилось в узком пространстве между нами так же плавно, как кошки всегда поступают в подобных ситуациях.
Мягкий звук, изданный Эмерсоном, можно было принять за смех, но склонна полагать, что слышала вспышку сдавленной ненормативной лексики. Мне и самой никак не удавалось перевести дыхание, но, как только я немного пришла в себя, то прошептала:
— Не хотелось бы, чтобы ты считал меня суеверной, Эмерсон, однако не могу избавиться от ощущения, что в этом посещении есть некое странное, оккультное значение. Сбежав от нас не так давно, теперь кошка проявляет
— Прах меня побери, если я не думаю, что ты права, Пибоди, — пропыхтел Эмерсон. — Разве ты не сказала мне, что кошка носит ошейник?
Заданный не в бровь, а в глаз вопрос развеял тучи суеверия. Будто один человек, фигурально выражаясь, мы рванулись к кошке, но с осторожностью — Бастет научила нас, как надлежит относиться к её собратьям. Пока я гладила кошку и хвалила её, Эмерсону удалось стащить ошейник и почти сразу издать приглушённый крик.
— У тебя пропадали шпильки, Пибоди?
— На этот вопрос невозможно ответить, Эмерсон. Мне вечно не хватает шпилек. Ты нашёл одну?
— Просто она меня уколола. С её помощью к ошейнику прикрепили лист бумаги. Вот, держи, — он имел в виду кошку, которая ясно выказывала намерение исчезнуть. — Я лучше одену ошейник обратно.
Кошка подчинилась вынужденной задержке; когда она ускользнула прочь, я пососала поцарапанный палец и спросила:
— Это послание? От кого? Что там написано?
— Это настоящая бумага, а не местная имитация, — ответил Эмерсон. — Что само по себе наводит на размышления, но больше я ничего не могу сказать, не читая. Рискнём зажечь лампу?
— Нужно попробовать, — прошептала я. — Меня терзает неопределённость. Подожди, я зажгу спичку.
Эмерсон не стал ждать и последовал за мной, пока я доставала пояс, оловянный ящичек со спичками и маленький керамический светильник. В колеблющемся свете, голова к голове, мы прочли следующее:
«Tutus sum, liber sum, et dies ultionis meae est propinqua. Nolite timere pro filio vestro fortimissimo et astutissimo. Cum summa peritia et audacia ille viam suam ad me invenit. Conviemus in templo in die adventus dei. Usque ad illud tempus manete; facile nihil».
— Благодарение Небесам, — выдохнул Эмерсон. — Наш сын в безопасности. Почерк его. Он, должно быть, писал под диктовку Тарека.
— Некоторые из выражений заставляют предполагать, что Рамзес не только писал, но и сочинял письмо, — отозвалась я. — Astutissimo[174], на самом деле. Очевидно, он использовал латынь, чтобы скрыть смысл от посторонних глаз, если записку перехватят.
(Для облегчения страданий тех немногих моих читателей, чьё знание языка цезарей недостаточно, прилагаю перевод: «Я в безопасности, я свободен, и день возмездия близок. Не беспокойтесь о вашем исключительно смелом, исключительно умном сыне. С непревзойдёнными мастерством и смелостью он нашёл путь ко мне. Мы встретимся в храме в день явления бога. До тех пор ждите, ничего не предпринимайте»).
Эмерсон задул лампу.
— Вернёмся в постель, Пибоди. Нам многое придётся обсудить.
— У меня какое-то чувство неловкости, будто за нами следят, Эмерсон.
— Почти определённо, моя дорогая. Но я рад, что мы рискнули, и буду спокойнее спать, зная, что Рамзес вместе с нашим другом. Хотя ждать тяжеловато. Следует выяснить, когда состоится церемония.
— Именно это я и собиралась сказать тебе, Эмерсон, когда появилась кошка. Церемония — послезавтра в два часа пополудни.
* * *
Сообщение открыло бесконечный простор для размышлений. Как Рамзесу удалось найти дорогу к Тареку? Где они сейчас? Что именно планирует принц? Письмо твёрдо уверяло, что все вопросы будут решены к удовлетворению Тарека, но мы согласились, что чувствовали бы себя легче, если бы знали, как же он намерен поступить. Эмерсон выразил некоторое возмущение приказом Тарека (или Рамзеса?) воздержаться от любых действий.
— Такой критический и решительный тон, Пибоди, а? Будто мы уже сделали слишком много. Почему он рассчитывает, что нам следует сидеть сложа руки в течение двух чёртовых дней? Это выше человеческих сил. А если его планы пойдут вкривь и вкось?
Вопросы были вполне естественными, но, к сожалению, я не могла дать на них более разумные ответы, нежели сам Эмерсон.
* * *
Следующий день остался в моей памяти как безусловно самый скверный за всё время нашего приключения. Смерть от жажды не являлась тем, что мне хотелось бы испытать заново; ожидание насильственной гибели Эмерсона причиняло исключительные страдания; ужасные предположения, что Рамзес навсегда исчез в скалистых недрах, невыносимо терзали душу. Но в целом, любая деятельность предпочтительнее ожидания — особенно, когда есть веские основания полагать, что ожидание может закончиться мучительной смертью.
Мы завершили приготовления, осуществив всё, на что были способны. Я убедилась, что мой револьвер заряжен, нож — легко доступен, а затем энергично занялась различными физическими упражнениями, памятуя о том, что могут понадобиться незаурядные усилия. Мои действия привели к неожиданной выгоде: только я начала прыгать, скакать и размахивать руками, прислуга бросилась бежать. Очевидно, они восприняли происходящее, как магические действия при колдовстве.
Оказавшись в одиночестве, мы с Эмерсоном провели время наилучшим образом из всех возможных. То, как мы наслаждались обществом друг друга — единственное, что помогло вытерпеть этот длинный день. Кошка не вернулась, хотя я в течение некоторого времени стояла у стены сада и звала её. Ни слова от Реджи или Аменит. Никто не появлялся, чтобы угрожать нам или успокаивать нас.
К счастью, нам не пришлось повторно выносить подобное испытание. Рано утром за нами пришли, и при виде отдёрнутой занавески Эмерсон испустил могучий вздох облегчения.
— Как я надеялся и ожидал. Всё начнётся в полдень.
Пришлось сидеть в течение часа или более, так как мы наотрез отказались пройти любые церемонии очищения, а также облачаться в красивые наряды, которые нам принесли.
— Если мы идём, то идём сражаться, а потому будем одеты, как подобает английским леди и джентльмену, — провозгласила я.