Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
— Молчи. Молчи. Чары наложены. Не буди спящего.
Старшая жена шагнула ко мне, робко положила руку мне на плечо и прошептала:
— Он поистине могучий волшебник, Ситт Хаким — как и вы. Старик, святой человек — он оказывает мальчику честь. Ведь вы не скажете нашему господину? В этом нет ничего плохого, но…
Старый шейх, очевидно, был снисходительным хозяином, иначе женщины не посмели бы ввести к себе мужчину, будь он сколь угодно старым или святым, но ему непременно придётся заметить подобное вопиющее нарушение приличий, если кто-нибудь — например, я — обратит на это его внимание. Я ободряюще прошептала:
— Тайиб
Мне доводилось видать подобные представления на различных каирских суках[50]. Гадание по зеркалу или по стеклу является одной из наиболее распространённых форм прорицания. Конечно же, это полная ерунда: то, что зритель видит в хрустальном шаре, пролитой лужице воды или (как в данном случае) жидкости в ладонях — всего лишь зрительные галлюцинации, но одураченная публика твёрдо убеждена, что прорицатель способен предсказать будущее и обнаружить скрытые сокровища. Часто на предсказателя судьбы трудится ребёнок, ибо считается (простодушно?), что невинность молодости является более восприимчивой к духовному воздействию.
Я знала, что прерывать церемонию — не только грубо, но и опасно. Рамзес был погружён в какой-то нечестивый транс, из которого его мог вывести только голос мага, склонившегося над сложенными ладонями мальчика и бормотавшего так тихо, что я не могла разобрать ни слова.
Я не собиралась обвинять ни бедных скучающих женщин, наблюдавших за церемонией, ни провидца, который, несомненно, искренне верил в свои фокусы-покусы. Тем не менее, я не собиралась сидеть сложа руки и ждать удобного случая. И очень тихо прошептала:
— Все знают, что я, Ситт Хаким — могущественная волшебница. Я призываю этого святого человека вернуть душу мальчика в его тело, дабы ифриты (демоны), которым я приказала защищать моего сына, не совершили ошибку, пытаясь разгадать цель святого человека, и не съели его сердце.
Женщины ахнули от восторженного ужаса. От «святого человека» реакции не последовало (во всяком случае, немедленной), но через некоторое время он выпрямился и широко взмахнул руками. Слова, сказанные Рамзесу, были мне незнакомы: либо какой-то неизвестный диалект, либо бессмысленный волшебный бред. Но результат оказался драматичным. По всему телу Рамзеса пробежала дрожь. Его руки обмякли, капли тёмной жидкости упали в чашу, которую колдун держал наготове. Чаша исчезла в каком-то потайном кармане мятой одежды, и Рамзес повернул голову.
— Добрый день, мама. Надеюсь, я не заставил тебя ждать?
Мне удалось удержаться от комментариев во время длительного и утомительного процесса прощания, вначале — с женщинами, а затем — с шейхом, который настоял на том, чтобы проводить нас до самого входа в дом: наивысшая честь, которую он мог оказать нам. И только когда мы оказались на грязной улице, и дверь закрылась за нами, я позволила словам вырваться. Я была чрезвычайно взволнована, и Эмерсону пришлось несколько раз останавливать и переспрашивать меня, прежде чем он всё понял.
— Из всех проклятых глупостей!.. — воскликнул он. — Ты вообще думал, Рамзес, прежде чем позволить подобное?
— Отказаться было бы непростительной грубостью, — ответил Рамзес. — Женщины так надеялись на это представление!
Эмерсон разразился взрывом хохота.
— Ты понемногу становишься галантным, мальчик мой. Но запомни: потворствовать женщинам далеко не всегда разумно или безопасно.
— Что-то ты слишком легкомысленно относишься ко всему этому, Эмерсон! — воскликнула я.
— Скорее всего, Рамзеса подвигло участвовать в подобном эксперименте любопытство, а не галантность, — ответил Эмерсон, всё ещё посмеиваясь. — Это — его главная черта характера, и ты никогда не сможешь её изменить. Так что будем рады, что приключение, в отличие от многих предыдущих, оказалось безвредным.
— Надеюсь, ты прав, — пробормотала я.
— Самое страшное — грязные руки, — продолжал Эмерсон, осматривая ладони Рамзеса. Они были окрашены чем-то тёмным и ещё оставались влажными. Я выхватила платок и принялась вытирать их; результат получился гораздо лучше ожидаемого, но вновь возник тот же странный аромат, что я ощущала раньше. Я вышвырнула платок прочь. (Беззубый уличный попрошайка набросился на него.)
Пока мы шли, Эмерсон, изнемогавший от любопытства, забросал Рамзеса вопросами. Наш сын заявил, что опыт был чрезвычайно интересен. Он утверждал, что постоянно был в полном сознании, и слышал всё, что говорилось. Тем не менее, ответы на вопросы провидца возникали помимо его собственной воли, как будто он слышал речь другого человека.
— Разговор почти всё время шёл о детях, — пояснил он серьёзно. — Мальчиках. Он обещал всем женщинам множество сыновей. И те выглядели довольными.
— Ха, — только и сказала я.
* * *
Следующий этап нашего путешествия проходил по железной дороге, с невероятной скоростью проложенной из Хальфы в Керму, что позволило избежать стремнин Второго и Третьего Порогов. Эта часть поездки стала испытанием даже для моей стойкости. Мы устроились в лучшем из того, что оказалось доступно: разбитом, ветхом вагоне с ласковым именем «Жёлтая Мэри», который был выпущен ещё для Исмаила-Паши[51]. С тех пор утекло много воды. Большей части стёкол не было, а на крутых поворотах и отвесных кручах он так раскачивался и громыхал, что чуть ли не слетал с рельсов. Двигатели были старыми и скверно отремонтированными. Из-за песчаных бурь и перегрева приходилось часто останавливаться для ремонта. К тому времени, как мы достигли цели, лицо Рамзеса приобрело бледно-зелёный оттенок, а мои мышцы так одеревенели, что с трудом удавалось передвигаться.
А Эмерсону всё было нипочём. Мужчинам гораздо легче, чем женщинам; они могут раздеться до степени, недопустимой для скромной женщины, даже для придерживающейся столь нетрадиционных взглядов, как я. Я всегда была сторонником рациональной одежды для женщин. Я стала одной из первых, подражавших скандальному примеру миссис Блумер[52], и на раскопках привыкла носить широкие брюки по колено задолго до того, как общество, наконец, приняло смелые велосипедные наряды английских дам. Мода и в спорте и в повседневной жизни менялась, но я хранила верность брюкам, обладавшим ярко-пятнистой окраской, так что следов песка и пыли совершенно не было видно — в отличие от тёмно-синего и чёрного цветов. Прибавьте к этому аккуратную блузку из хлопка (конечно же, с длинными рукавами и воротником), пару крепких ботинок, куртку им под стать, и широкополую соломенную шляпу — и вот вам костюм настолько же скромный, насколько и практичный.