Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
— Не браконьеры, Уолтер. Стреляли из пистолета. Оставайся с Эвелиной.
Подтянув малиновые оборки, я бросилась вслед за мужем. Он не успел далеко уйти. Я нашла его на лужайке перед домом, где он стоял, глядя в темноту.
— Ничего плохого не вижу, — буркнул он. — Откуда доносились эти звуки?
Мы не сошлись во мнениях. После довольно оживлённой дискуссии, в ходе которой Эмерсон твёрдо отверг моё предложение — разделиться, чтобы побыстрее обыскать более широкую площадь — мы отправились в том направлении, которое я предложила: к розарию и небольшому пустырю за ним. Поиски мы вели тщательно, но ничего не нашли. Я уже собиралась присоединиться к требованию Эмерсона подождать
— Туда! — воскликнула я.
— Да это фермерский фургон отправляется на рынок, — отозвался Эмерсон.
— В такой час? — Я устремилась через лужайку к поясу деревьев, ограничивавшему нашу собственность с севера. Трава была настолько мокрой, что я не могла достичь обычной скорости передвижения в хлипкой вечерней обуви, а Эмерсон стремительно шёл вперёд, игнорируя мои требования подождать. Когда я догнала его, он уже прошёл через ворота в кирпичной стене — боковой вход в поместье — и неподвижно стоял, глядя на что-то на земле.
Обернувшись, он протянул руку и удержал меня.
— Остановись, Пибоди. Это одно из моих любимых платьев. Я не хотел бы видеть его испорченным.
— Что… — начала я. Но продолжать не было никакой необходимости. Мы стояли на границе с деревьями. Узкая дорожка, используемая для телеги и фермерских фургонов, бежала вдоль стены. На изъезженной земле переливалась огромная лужа жидкости — чёрной, как чернила, в лунном свете, гладившем её поверхность дрожащими серебряными пальцами. Но жидкость не была чёрной. При дневном свете она сверкала бы совершенно иным цветом — таким же, как и мои яркие малиновые юбки.
ОН ОБЕЩАЛ ВСЕМ ЖЕНЩИНАМ МНОЖЕСТВО СЫНОВЕЙ
С бросающимся в глаза отсутствием интеллекта, отличающим эту профессию, наши местные полицейские отказывались верить, что было совершено убийство. Они согласились со мной, что ни одно живое существо не могло бы пережить потерю такого количества жизненно необходимой жидкости. И объявили: по этой причине есть все основания предполагать, что преступление было совершено в отношении одного из низших животных и, следовательно, не является преступлением — во всяком случае, не убийством. Когда я указывала, что браконьеры редко используют ручное оружие, они только вежливо улыбались, покачивали головами — не по поводу этого очевидного факта, но при мысли, что простая женщина могла различить звуки различных выстрелов — и спрашивали, ещё вежливее, почему мой гипотетический убийца забрал с собой тело своей жертвы.
Возразить было нечего. Не было обнаружено никакого тела и ни единого пятна крови. Очевидно, что преступник погрузил тело в фургон, грохот колёс которого и слышали мы с Эмерсоном, но приходилось признать, что без corpus delicti[44] моя версия выглядела чрезвычайно слабой.
Эмерсон не поддерживал меня с пылом, на который я имела полное право рассчитывать. Особенно его вывело из себя моё предположение, что несчастье было так или иначе связано с семьёй Фортов. Я уверена, что читатель, как и любой здравомыслящий человек, непременно согласится с этим выводом: два таинственных события в один и тот же вечер не могут быть не связаны. Но, тем не менее, я ошибалась. Когда по моему настоянию навели справки, то оказалось, что оба — и лорд Блэктауэр, и его внук — находятся в полном здравии и совершенно не понимают причины моего беспокойства.
Виконт также с немалым удовольствием сообщил мне, что никто не появлялся в их доме с требованием денег для получения сведений или же для оснащения спасательной экспедиции. Очевидно, он полагал, что это доказывает ошибочность мнения Эмерсона, но я в результате запуталась ещё сильнее. Конечно, если произошедшее было задуманным мошенничеством, следовало ожидать получения дополнительных сообщений. Но то же самое могло случиться, и если письмо было подлинным. Как и откуда оно дошло до Лондона, почему посланец лично не объявился? И какое отношение к этим событиям имеет — если имеет — ужасная лужа в переулке?
Что касается документальных доказательств — обрывка папируса и страницы из записной книжки Эмерсона — то при ближайшем рассмотрении они внесли ещё бoльшую путаницу. Папирус был древним, под современными письменами виднелись следы более раннего текста. Такое часто случалось в Древнем Египте: из-за дороговизны папируса с него часто стирали текст, чтобы использовать повторно. Раздобыть обрывки древних папирусов (к сожалению) любому туристу в Египте не составляло ни малейшего труда. Точно так же страницы из записной книжки Эмерсона могли оказаться в чьём угодно распоряжении. Эмерсон признался, что не может припомнить, куда делся блокнот: то ли Форт засунул его в карман, то ли он сам оставил его на столе в кафе…
Так что дело, по-видимому, зашло в тупик. Даже меня не посещала ни единая мысль. Пришлось скрепя сердце отказаться от расследования. Тем более, что появились другие неприятности, полностью истощившие терпение Эмерсона.
Моему мужу весьма по душе считать себя хозяином своей судьбы и владыкой всех своих исследований. Это заблуждение свойственно всему мужскому полу и объясняет взрывы ярости, с которой мужчины реагируют на малейшее вмешательство в их планы, независимо от того, насколько эти планы непрактичны. Будучи управляемы мужчинами, большинство женщин привыкли к иррациональному поведению со стороны тех, кто контролирует их судьбы. Поэтому я нисколько не была удивлена, когда планы Эмерсона подверглись первому испытанию. Египетский экспедиционный корпус отправился не к Хартуму, а на зимние квартиры в Мерави (не следует путать с Мероэ, который расположен на несколько сотен миль южнее).
Вместо того, чтобы смириться с неизбежным (как поступила бы женщина), Эмерсон потратил впустую кучу времени в поисках обходных путей. Кроме того, он отказывался соглашаться с очевидными доводами против работы в месте, где не хватало еды, а обученные рабочие были чрезвычайно редки.
— Если бы только мы нашли достаточно пищи, то смогли бы нанять нужное количество людей, — ворчал он, яростно пыхтя своей трубкой. — Эти рассказы о врожденной лени суданцев — всего лишь предубеждение европейцев. Но как нам быть, я не знаю. Весь транспорт к югу от Вади-Хальфы контролируется военными; довольно трудно будет угнать железнодорожный вагон, загрузить его всем нужным… — Он замолчал, но глаза его ярко горели.
— Во-первых, нас тут же обнаружат, — сухо ответила я. — Кроме того, придётся реквизировать паровоз, чтобы тянуть вагон, дрова, чтобы топить котёл, и машиниста, помимо других предметов первой необходимости. Нет, это совершенно нереально. Нам придётся отказаться от задуманного, Эмерсон, по крайней мере, до следующего года. Будущей осенью наши бравые ребята возьмут Хартум и смоют пятно бесчестия, запятнавшее британский флаг, когда мы не успели помочь доблестному Гордону.
— Доблестная размазня, — хмыкнул Эмерсон. — Он был отправлен эвакуировать Хартум, а не сидеть на корточках, как жаба в луже, ожидая, пока дерзкий Махди появится и прикончит его. Ну что ж, возможно, это и к лучшему. Даже если страну умиротворили, она сильно пострадала. Не очень подходящее место для нашего мальчика, хотя он и достаточно вынослив.