Последний взгляд
Шрифт:
Скотт направился к шалашу, который я давно заприметил под горкой.
— Скотт, милый, неужели вы все это выбросите, — крикнула Бо ему вдогонку. — Жалко ужасно.
— Когда остаются дурные воспоминания — тоже жалко ужасно, — кинул Скотт через плечо. — А у нас останутся одни дурные воспоминания, если мы будем хранить эту дрянь.
— Останови ты его, — сказала Бо.
— Нет, пускай, — сказал Хемингуэй спокойно. — Сейчас с ним лучше не связываться.
Я тоже так подумал, и мы смотрели на Скотта, как он, шатаясь, заковылял под горку со своим узлом. Упал, поднялся,
— Молится он там, что ли, — сказала Бо.
Но Скотт, наверно, просто сидел там, стараясь похоронить жут кую свою никчемность, которая вдруг ни с того ни с сего одолевала его и отравляла ему радости, дружбу, любовь, пикники, минуты восторга и часы простой благопристойности. Я и раньше уже видел, как он боролся с низостью в себе, и никогда мне не было его так жалко, как тогда, когда он спохватывался, каялся, терзался.
— Бедненький Скотт, — сказала Бо. — Вот уж кому нужен духовный отец.
Она пошла за деревья выручать шляпу Скотта, а Хемингуэй вырыл последние бутылки и теперь смотрел, как Скотт бредет к нему.
— Ну вот, — преспокойно и трезво сказал Скотт и надел пальто. — День кончился, историческое место освящено. Так что давай приступим, Эрнест?
— К чему это вы приступите? — спросила Бо. — Да скажите же, что вы затеяли, я уже прямо с ума схожу!
Но они ничего ей не объяснили, только вылакали в несколько глотков бутылку розового и снова начали спорить. Перебрасывались отрывистыми фразами — со стороны не понять. Единственное, что я понял: они разошлись в толковании тактики шуанов — бретонских крестьян, боровшихся на стороне контрреволюции здесь, в Фужерских лесах, в 1793 году, — и вот требовали друг от друга доказательств. Для того они и затеяли «военную игру» — чтоб проверить свои теории на практике, тут же в лесу.
— Вы просто спятили, — сказала Бо, сообразив, что они надумали. — Темно, а лес на много миль тянется. Тут опасно. Да и что вы друг другу докажете?
— Нет, все логично, — упирался Скотт, — а иначе нельзя, Бо.
— Да что вы собираетесь делать?
— Бороться, — сказал Скотт. — В ночной тиши лесов.
— Эрнест, ради Христа…
— Он пьян и сам не знает, что мелет, — сказал Хемингуэй. Скотт был в подпитии, но не пьян. Просто опять он работал под пьяного. Но Хемингуэй уже распалился от собственных слов, голос, и всегда-то резкий, стал совсем пронзительным, так вечно бывало, когда он перепьет. — Фицджеральд пьян, как сапожник, и наплюйте на него.
— Нет, скажите, что вы затеяли? — наседала Бо.
— Я сейчас… — сказал Скотт и нагло задрал голову. — Я сейчас исчезну в лесу. Я запрячусь в чаще, а Эрнест, ха-ха, бравый молодец Эрнест меня найдет. Это он так думает. Думает, он меня поймает.
Уже совсем стемнело, и соваться в лес, не зная его, значило за полчаса заблудиться. Мы стояли возле «фиата», и, по-моему, лучше всего было бы дать им выговориться. Но Бо все требовала, чтоб они одумались, а одуматься оба не могли, так что Бо их, в общем-то, только подначивала.
— Ладно, — сказал Скотт. — Я пошел.
— Куда ты, идиот несчастный? — сказал Хемингуэй. — Куда ты попрешься?
— Дай мне десять минут и увидишь, — Скотт вдруг развеселился. — Увидишь, если что разглядишь в этой тьме, Эрнест. Нет уж, тебе меня не поймать!
— Вопрос ставился совершенно не так. Вечно ты все к черту корежишь.
— А, ты на попятный! — Скотт рассовывал две бутылки по карманам роскошного верблюжьего пальто Джеральда Мерфи, а остальные Хемингуэй уже сунул в свой огромный пиджак.
— Я пошел, — сказал Скотт.
— Иди себе на здоровье. Только я за тобой не пойду.
— Ты на попятный.
— Ты пьян, как пудель Эдит Уортон. И ничего не соображаешь.
— Ради Христа, — взмолилась Бо. — Вы бы уж договорились заранее, чего вы хотите. Ну, пожалуйста…
— Не волнуйся, Бо, — сказал Скотт ласково. — Просто я хочу показать Эрнесту, кто он такой. Он думает, он замечательный солдат. Понимаешь, он путает две вещи — одно дело стоять под пулями, другое дело — быть солдатом. Я под пулями в жизни не стаивал, только вот под пулями Эрнеста, но, ей-богу, я солдат не хуже его, а самовлюбленность и самоуверенность его только губят, ну, и я выведу его на чистую воду. Вот и посмотрим, как он со мною сладит. Это понятно?
Нам все было понятно. Мы старались их отговорить, но разве могли мы с Бо предотвратить классическое мужское состязание, особенно (как потом выразилась Бо) учитывая, что состязающиеся были пьяны и притом американцы. А Бо еще вдобавок сдуру снова стала говорить, до чего опасно соваться в огромный лес, где темно, хоть глаз выколи, и тянется, мол, он на много миль, и там, мол, полно рытвин, оврагов, ручьев и болот. И там можно заблудиться, сломать ногу, руку, можно спьяну свалиться, уснуть, и тебя засосет болото.
— Чистое безумие, — заключила Бо.
— Это все он затеял, — сказал Хемингуэй. — А мне-то что прикажете делать? Снабдить его путеводителем?
Но, в общем-то, теперь уже Хемингуэй не желал отступать.
— Только уговор: я буду действовать по-своему, — сказал он Скотту.
— И чудно. Ты же в военных операциях гений. Действуй как тебе угодно, я тебя все равно обставлю.
— Ну вот, опять пошла пьяная похвальба. — И Хемингуэй подо брал «федору» Скотта. Он нацепил ее на палку, а палку всадил в землю.
— Сюда и нацелиться.
— Зачем — нацелиться? — Бо, кажется, вообразила, что у них с собой ружья.
— Мы поедем сейчас на тот край леса, — объяснил Хемингуэй. — И там я сброшу Скотта Фицджеральда. И ему надо будет пройти весь лес и раньше меня добраться до этой шляпы. И чтоб я его не перехватил. А потом он снова вернется к «фиату».
— Запросто, — сказал Скотт и сел в машину.
— Нет! — крикнула Бо. — Я не еду.
Но я затолкал Бо в машину, потому что понял, что, если нам не ехать с ними, они нас бросят тут на всю ночь и, хоть лично мне только того и надо, Бо тут же зашагает к Фужеру.