Последний замок (сборник)
Шрифт:
За Ксантеном в рубку вошел Клагхорн:
— Я не ослышался, замок Делора пал?
— Еще не пал, Клагхорн. Но можно сказать, что он пропал. Стены Делора немного лучше живописных развалин.
— Тошнотворная ситуация! — пробурчал .Ксантен. — Как можно разумным существам совершить такое зло? После всех этих веков выяснилось, сколь мало мы по-настоящему знаем о них!
Говоря это, он вдруг понял всю бестактность своего замечания: ведь Клагхорн посвятил так много времени изучению Мехов.
— Сам по себе этот факт не поразителен, — кратко ответил Клагхорн. — Он тысячу раз происходил в человеческой истории.
Слегка удивленный тем, что Клагхорн ссылается на человеческую историю, при случае, связанном с субординированием, Ксантен спросил:
— Неужели специалисты никогда не обнаруживали этого злобного аспекта в природе Мехов?
— Нет, никогда. В самом деле, никогда!
«Клагхорн, оказывается, неподобающе чувствителен», — подумал Ксантен.
В обшем-то, это было вполне понятно. Основная доктрина Клагхорна, выдвинутая во время выборов Хэйджорна, ни в коем случае не была простой, и Ксантен не понимал ее, но и не одобрял полностью того, что, по его представлению, было ее целью. Но было ясно, что бунт Мехов выбил почву из-под ног Клагхорна. Вероятно, к несколько горькой радости О. Ц. Гарра, который, должно быть, чувствовал себя реабилитированным в своих традиционалистических доктринах.
— Жизнь, которую мы вели, не могла длиться вечно, — сжато резюмировал Клагхорн. — Удивительно, что она длилась так долго.
— Наверное, так.... — утешающим тоном произнес Ксантен. — Ну, неважно все меняется. Кто знает, быть может, Крестьяне планируют отравить нашу пищу?.. Я должен идти, — он поклонился Клагхорну, который ответил ему твердым кивком, затем — Б. Ф. Роберту и покинул комнату.
Он взобрался по винтовой лестнице, почти отвесно уходящей вверх, в загон, где в невообразимом беспорядке жили Птицы, занимаясь игрой в ссоры, в свою версию шахмат, с правилами, непонятными для Джентльменов, пытавшихся в ней разобраться.
Замок Хэйджорн имел сотню Птиц, которых обслуживала группа измучившихся Крестьян; к последним Птицы относились с крайним неуважением. Это были крикливые создания, пигментированные красно-желтым и синим, с длинными шеями, дергающимися любопытными головами и наследственной непочтительностью, которую не смогли преодолеть никакие воспитатели. Завидев Ксантена, они разразились хором грубых насмешек:
— Кто-то хочет прокатиться! Тяжелая штука!
— Почему бы этим самопомазанникам двуногим самим не отрастить себе крылья?
— Друг мой, никогда не доверяй Птице! Мы поднимем тебя в небо, а потом швырнем вниз, на камни!
— Тихо! — крикнул Ксантен. — Мне нужно шесть быстрых и молчаливых Птиц, для важного дела. Пригоден ли кто-нибудь из вас для такой задачи?
— Он спрашивает, есть ли кто-нибудь, способный на такое! Когда никто из нас уже давно не летал!
Молчание.
— Мы дадим тебе молчание... Гробовое!
— Тогда ступайте: ты; ты; ты, с мудрыми глазами. Ты, с вздернутой головой и плечами. Вот ты и ты, с зеленым хохолком. К корзине.
Отобранные Птицы, ворча, глумясь и ругая Крестьян, позволили заполнить их сиропные мешочки, а затем зашлепали к плетеной корзине, где их ждал Ксантен.
— К космопорту в Ринсене, — велел он им. — Летите высоко и молча. Враг рядом. Мы должны узнать, какой вред был причинен космическим кораблям, если он вообще был причинен.
— Тогда к порту!
Каждая из птиц схватила длинную веревку, привязанную к раме наверху. Кресло дернулось вверх рывком, с расчетом на то, чтобы Ксантен клацнул зубами, — и они взлетели, смеясь и ругая друг друга по поводу того, кто из них несет больший вес, — но в конечном итоге приспосабливаясь к задаче и летя скоординированным хлопаньем тридцати шести пар крыльев. К облегчению Ксантена, их болтливость уменьшилась, и они молча летели на юг со скоростью пятьдесят-шестьдесят миль в час.
Перевалило за полдень. Древняя сельская местность, сцена стольких приходов и уходов, стольких побед и поражений, пересекалась длинными черными тенями. Глядя вниз, Ксантен размышлял что, хотя человеческая порода и происходила с этой почвы и что хотя его непосредственные предки семьсот лет назад имели здесь свои владения, Земля все еще казалась людям чужой планетой.
Причина, конечно, ни в коем случае не была таинственной и не коренилась в парадоксе. После Шестизвездной войны Земля пребывала под паром три тысячи лет, не населенная, за исключением кучки настрадавшихся бродяг, которые как-то пережили этот катаклизм и стали полуварварскими кочевниками.
Затем, семьсот лет назад, некоторые богатые лорды Альтаира, поступок которых мотивировался до некоторой степени политическим недовольством, но и в не меньшей степени своими прихотями, решили вернуться на Землю. Таково было происхождение Девяти великих твердынь, местожительства благородных людей и штата специализированных человекообразных.
Ксантен пролетел над районом, где один антиквар руководил раскопками, открыв вымощенную белым камнем площадь, сломанный обелиск, сваленную статую.
Это зрелище стимулировало в голове Ксантена поразительное видение, столь простое и все же столь величественное, что он поглядел вокруг, во всех направлениях, новыми глазами.
В данный момент эти образы были притянуты, и Ксантен, наблюдая за проплывающими внизу мягкими тротуарами старой Земли, размышлял о бунте Мехов, с такой поразительностью внезапно изменившем его жизнь.
Клагхорн давно утверждал, что еще никакие условия человеческого существования не пребывали вовеки, — с выводом, что, чем сложнее условия, тем больше их чувствительность к изменениям.
В данном случае семисотлетняя жизнь в замке Хэйджорн, столь искусственная, экстравагантная и запутанная, какой только могла быть человеческая жизнь, стала сама по себе поразительным обстоятельством. Клагхорн проводил свой тезис и дальше. Поскольку перемена была неизбежна, он утверждал, что благородным людям следовало бы смягчить удар, предвидя и контролируя изменения, — доктрина, на которую некогда нападали с большой энергией.
Традиционалисты называли все идеи Клагхорна очевидными заблуждениями и ссылались на саму стабильность замка как на доказательство жизнеспособности старой системы. Ксантен склонялся сперва к одной стороне, потом к другой, не связанный эмоционально ни с какой партией. Если что-нибудь и подталкивало его к взглядам Клагхорна, так это только сам факт традиционализма О. Ц. Гарра.