Последний знаменный
Шрифт:
Роберт привел Монику на половину своей сестры.
— Я не пришла тебя встречать, — оправдывалась она, — потому что вообще редко выхожу из дома. Но я рада вновь видеть тебя живым и здоровым. Ты собираешься остаться?
Он кивнул. А у нее вырвался вздох облегчения, и она обняла Монику:
— Добро пожаловать. Мне нужна сестра.
В свои двадцать шесть лет Виктория, возможно, выглядела более красивой, чем когда-либо раньше, но по ее лицу было заметно, что она несчастна. Как показалось Роберту, она и Адриан не ладили между собой в трудное для семьи время. И тем не менее она по-прежнему ждала. Ждала уже семь лет.
Проводив Монику устраиваться на новом месте, он возвратился к сестре, посекретничать наедине.
— Ты по-прежнему преисполнена решимости гробить свою жизнь.
— Я по-прежнему намерена прожить ее с пользой, ты, похоже, это имеешь в виду, — возразила она. — А ты сам все так же преисполнен решимости поддерживать Цинов?
Он вздохнул:
— Боюсь, что, как и другие варвары, не могу думать об альтернативе. Разумеется, передать Китай кучке революционных мечтателей было бы катастрофой.
— Ты ничего не знаешь об этом.
— А ты знаешь. Может, получила какие-либо известия из своего туна в последнее время?
— Не думаю, что шанхайский тун до сих пор существует. Мне кажется, он был уничтожен, когда я находилась в Порт-Артуре. Ты видел тетушку Джо?
— Да. Мне ее очень жаль.
— Она хоть жива, — произнесла Виктория, и Роберт увидел, что ее глаза наполнились слезами.
Он вернулся к прежней теме разговора:
— Но ты думаешь, что твой друг Тан все еще жив?
— Тан мой муж, Роберт, — поправила она его. — Да. Я знаю, он жив.
— Ты получила от него известие?
— Нет, не получала. Но если бы он был мертв, я бы знала.
Похоже, спорить с ней бесполезно. Роберту стало казаться, что единственным разумным членом его семьи, кроме него самого, оставался Адриан, долгое время высмеиваемый как неудачник. И, конечно же, Моника. Они поженились весной, к тому времени она была уже беременной. Своего сына Баррингтоны назвали Джеймсом в честь его деда.
Роберт был по-прежнему доволен финансовым положением торгового дома. Он знал, что империя в целом живет под бременем огромной контрибуции, наложенной варварами, но это мало касалось его бизнеса. Дом платил таможенные пошлины и другие налоги, как это и было всегда; что происходило с деньгами после того, как они покидали его контору, его не касалось. Его радовало, что варвары или во всяком случае некоторые из них начали вырабатывать более цивилизованный взгляд на перспективы развития Китая. Так, американцы объявили, что они направляют свою долю контрибуции на основание университета в Китае.
Что касается династии, то и она, похоже, вступила в цивилизованный старческий период. «Боксеры» были последней попыткой Цыси утвердиться и изгнать варваров. Роберт знал, что больше никогда не будет близок с ней. По слухам из Пекина, Старый Будда неимоверно располнела. Она могла, как всегда, быть одержима каким-нибудь новым заговором, порожденным ее хитроумием, но он почему-то сомневался в этом, чувствовал: Китай входит в новую эру, и надеялся, что вступит страна в XX век в новом качестве.
Времена перемен ознаменовались смертью Ли Хунчжана вскоре после окончания восстания, затем в 1903 году от астмы скончался Жунлу. Ли был очень стар и изнурен упорным трудом на благо династии, однако Роберт подозревал, что Цыси вздохнула с облегчением по поводу его кончины, так как они редко приходили к единому мнению, обдумывая пути выхода из различных кризисов, случавшихся при ее правлении, хотя в конце концов она всегда отдавала должное его мудрости.
Без сомнения, она гораздо глубже переживала смерть ее старого друга и любовника, человека, спасшего ей жизнь в 1862 году, когда дядья императора Сяньфэна вознамерились ее убить. Но Жунлу также с годами старился, хотя и был ровесником императрицы. Она же казалась вечной, но ей некем было заменить своих старых паладинов. Судя по всему, ее новый главный министр, принц Цин — принцу Дуаню пришлось покончить жизнь самоубийством по требованию варваров, — хотя и был членом императорского двора, но не отличался ни решительностью, ни талантом.
Роберт в глубине души ожидал вызова в Пекин, особенно когда Роберт Харт ушел в отставку. Но вызова не последовало, Цыси не могла заставить себя простить его — или, возможно, опасалась его влияния. И он был доволен, что его оставили в покое, дали жить своей жизнью по собственному выбору и находил большое удовольствие и радость от своего положения. Он обожал свою юную жену, которая с годами стала зрелой красивой женщиной и образцовой матерью, хотя больше не могла зачать.
Она время от времени переписывалась с родственниками в Бельгии и заверяла, что здорова и счастлива; те, похоже, смирились со всем происшедшим и были спокойны за ее судьбу.
Он все больше доверял Адриану и не обращал внимания на слухи о том, что творится за закрытыми ставнями дома его брата. И если бы ему еще удалось убедить Викторию выбрать мужа и начать правильную жизнь, не осталось бы никаких проблем. Между тем на его глазах Мартин вырос в симпатичного подростка, который был в восторге от своего маленького кузена Джеймса. Однако Роберту не чуждо было ничто человеческое, и он иногда вспоминал рассказы, которые слышал о предыдущем полукровке Баррингтоне, командовавшем тайпинскими армиями в войне против собственной семьи, и мысли его возвращались к отцу Мартина. Но этот персонаж не давал о себе знать, а Мартин никогда не беспокоил окружающих мятежностью натуры, он рос послушным ребенком.
Мать же его не расставалась с надеждой воссоединиться со своим любовником.
В начале 1907 года в возрасте семидесяти пяти лет умерла Джоанна — последний свидетель бурных событий середины XIX века. Но для Виктории она значила гораздо больше, нежели свидетель той истории. Джоанна была не только первым человеком, с кем она поделилась своей тайной, но они также и разделили тот незабываемый ужас резни в Порт-Артуре. С той поры рассудок Джоанны угас, пораженный утратой любимого ею Артура, и ее сознание озарялось только в присутствии племянницы.