Последняя аристократка
Шрифт:
Минуточку, а где я слышал это имя — Ян Поплавский?.. Ах, да, это же тот самый парень, которого Черный Паша и вся его артель прихватили с собой на поиски сокровищ Аралхамада. Он сбежал, несмотря на бдительность Бати, правой руки Черного Паши… К тому же, он ещё и дальний родственник Наташи…"
При воспоминании о своей прежней любви он уже не испытывал ни горечи, ни обиды. Лишь печаль легким облачком скользнула по небу его сознания.
А этот Поплавский, ко всему прочему, известный врач, Наташа ведь говорила. И о том, что к нему на прием ходили большие люди. Что же получается, он
Арнольд ускорил шаги. Он теперь ежедневно ходил домой на обед, хотя обедать не всегда успевал. Они так увлекались с Виолеттой любовной игрой, что время пролетало быстрей, чем хотелось…
Виолетта. Он называл её — Веточка моя. Она его — Алькой, так, как звал его отец и товарищи по цирковой труппе.
Рядом с нею он будто сбрасывал чужую кожу, которую надевал на себя, чтобы не отличаться от других. В нем снова честный, открытый, добрый Алька, казалось, навеки забытый… Подумать только, перед Виолеттой он даже ходил на руках, когда рассказывал ей, как он с отцом работал на арене цирка.
Она хохотала, как ребенок, а он показывал ей всякие клоунские штучки, но сколько же прошло времени, прежде чем она вообще стала смеяться!
Арнольд хорошо помнил тот поздний вечер, когда он привел её в эту избушку. Ту, что стала теперь их общим пристанищем. Если закрыть ставни и набросить дверной крючок, можно представить себе, что они одни на всем белом свете и никто больше их не побеспокоит и не причинит вреда.
Виолетта даже не умела целоваться. Она была настолько неискушенной, что Арнольд поначалу подосадовал — цыганка Рада, когда-то предназначенная ему для первой ночи, тоже была девственницей, но все обо всем знала.
Для Виолетты же печальный лагерный опыт — страшные рассказы женщин, невольно увиденные картины насилия, которого ей самой, к счастью, удалось избежать, создали у девушки представление о некоем кошмаре, сопровождавшем близкие отношения между мужчиной и женщиной. Близость между ними была для неё как бы неизбежной расплатой за счастье жить рядом с любимым. О том, что женщина тоже может получать удовольствие, она не подозревала.
Как ни сжигало его нетерпение, Арнольд понял, что если сейчас он поторопится, потом ничего нельзя будет исправить.
В отличие от Виолетты, он знал о чувственной стороне отношений достаточно, чтобы, например, не стыдиться обнаженного тела. Потому сначала он решил приучить к этому Виолетту и не придумал ничего лучше, как попросить её помочь ему… выкупаться!
Она так испугалась, что он расхохотался.
— Не убить, помыться!
Надо же, в двадцать лет быть такой дикой! Сложную задачу подбросила ему жизнь, ничего не скажешь. Интересно, что сказал бы на сей счет его наставник Саттар-ака? У него был Терем, где таких вот девушек обучали искусству любви, но и Арнольд был вооружен кое-какими знаниями.
— Ты меня боишься? — спросил он напрямик.
— Нет, — Виолетта опустила голову.
— Боишься. Ты думаешь, что я немедленно наброшусь на тебя.
Она покраснела.
— Иными словами, ты подозреваешь, что я — зверь.
— Но я… но мужчины…
— Все мужчины — дикие звери, которые при виде женского тела перестают собой владеть?
Она покачала головой — похоже, у неё от волнения отнялся язык.
— А тебя успокоит мое честное слово, что я не трону тебя, пока ты сама меня об этом не попросишь?
— Я попрошу? — она была ошеломлена.
— Единственное, что ты должна мне позволить, это разрешить тебя целовать.
— Целовать? Хорошо.
Обещание, конечно, было опрометчивым, но глупышка об этом не знала.
— Всю.
Она заколебалась, поняв, где скрывается подвох. Арнольд едва сдержался, чтобы не расхохотаться. И поспешил её успокоить.
— Но больше ничего.
— Но тогда… как же…
— Да, для этого придется раздеться. Вначале ты поможешь искупаться мне, потом я помогу тебе.
— Но я привыкла мыться сама.
— Мы ведь договариваемся, не так ли? Придется тебе мне довериться.
Виолетта прерывисто вздохнула.
— Не вздыхай глубоко, не отдадим далеко! — сказал он присказкой своего отца. И тут же серьезно добавил. — Неволить тебя я не стану. Скажи только слово, и я провожу тебя до твоей комнаты. И впредь никогда больше не стану тебе докучать!
Как он ни хотел казаться бесстрастным, а обида в голосе прозвучала: в самом-то деле, неужели он так плох, что девушку должен непременно брать силой? Нет, не так. Даже умирай он от тоски по женскому телу, не стал бы брать её силой. Ни Виолетту, ни вообще какую-то другую женщину. Потому что однажды он очень провинился перед девушкой. И она его не простила, предпочла погибнуть, но не прибегнуть к его помощи. Этот грех на его совести, и никакими словами его не оправдать.
Однако, как странно действует на него эта девушка! Прежде почти недоступный всяким там угрызениям совести, самоедству и прочим штучкам, Арнольд вдруг стал вспоминать Раду, в смерти которой невольно оказался повинен. Нельзя ему сходить на эти рельсы. Работать в СЛОНе и рассуждать о каких-то там грехах? Точнее, грехе. Но как назвать этот его грех? Невниманием к чувствам девушки, к её девичьей гордости? Смешно! А тем более считать, что приобщив к любви одну девушку, вырвав её из ледяного лагерного ада, он как бы искупит свою вину перед погибшей другой…
Виолетта знала, что труден только первый шаг, но и его ведь надо сделать.
Арнольд между тем проговорил:
— Трусиха! И чего только власть таких, как ты, боится? Чем вы ей можете угрожать? Кровавым террором?
— Но я ни в чем таком не виновата! — горячо оправдывалась Виолетта. Она и в лагере продолжала считать себя гражданкой своей страны и, между прочим, патриоткой.
— Совсем ни в чем? — поддразнил её Арнольд.
— Наверное, все-таки виновата, — опять вздохнула она. — На занятиях я вместо того, чтобы преподавателя слушать, стала в тетрадке свинью рисовать. Да и не свинью даже, а поросенка. Получилось очень здорово. Подруга рядом сидела, увидела, и говорит: "А я и не знала, что ты у нас такая художница. Сталина сможешь нарисовать?" Не знаю, говорю, но попробую. Получилось похоже…