Последняя битва Пономаря
Шрифт:
Посвященный пальцем поманил Изотова. Тот, помедлив мгновение, шагнул в круг. И сразу же «балахоны» начали петь. Песня была без слов, одна мелодия, которую люди выводили истово, он без надрыва.
– Согласен ли ты причаститься к таинствам Учения об Этике бессмертного Космоса? – Торжественно спросил Павел Самсонович.
– Да. – Твердо произнес майор.
– Согласен ли ты следовать бесконечному пути совершенства, управляемому Этикой бессмертного космоса?
– Да.
– Согласен ли ты нести знание об Этике бессмертного Космоса всем, кто взалкает его?
– Да. – В третий раз ответил Сергей Владимирович.
Несколько «балахонов», не прерывая пения, обступили Изотова и быстро раздели его донага. Тут же четверо людей подняли майора на руки и перебросили через костер. Там, на другой стороне огня, его ловко подхватили чьи-то сильные руки и моментально швырнули обратно. Когда Сергей Владимирович в третий раз перелетел через костер, его, наконец, поставили на землю, но в покое не оставили.
Кто-то вложил ему в руки засушенную ветвь дуба с желудями. Тут же пурпурный «балахон» срезал у фээсбэшника с несколько волосков с макушки и с лобка, скатал их в комочек и, вынув один из желудей из его гнезда, разломил тот пополам, вынул ее, положил внутрь волосы, соединил половинки и, послюнявив желудь, прилепил его на прежнее место.
– Сейчас ты простишься с прежней жизнью и станешь полноправным членом братства Космической Этики! – Торжественно провозгласил Ладушкин. – Кидай ветвь в огонь.
Изотов послушался. Пламя моментально пожрало ссохшиеся листья и горящие желуди с легким треском начали лопаться и сгорать. В какой-то момент огонь, словно найдя для себя новую пищу, резко взметнулся ввысь, немного опалив лицо Изотова.
– Космос принял твою жертву! – Воскликнул Павел Самсонович.
Внезапно у всех в руках оказались стаканы. Сергею Владимировичу тоже кто-то вложил в руку стакан, наполненный жидкостью. Даже не принюхиваясь, майор понял, что это водка.
– Пей половину, остальное – в костер. – Шепнул Ладушкин.
Изотов исполнил, заметив, что так поступили все окружающие.
И лишь после этого капюшоны были сняты и космэтологи обступили Сергея Владимировича, наперебой поздравляя того с удачным посвящением. Майор же автоматически отвечал, все прислушиваясь к себе, и никак не мог обнаружить каких-то изменений.
Игорь Сергеевич вел свой новенький Форд «Фокус» морковного цвета. Рядом с ним сидел Витя и рассказывал то, что удалось выудить из мозгов спорщиков-космэтологов. Дарофеев сравнивал это с тем, что ему самому удалось увидеть и почувствовать, и пытался делать предварительные выводы.
– На самом деле конспирации у них нет никакой. Собираются совершенно легально. Арендуют помещения, правда, через подставные фирмы, но любой, кто заинтересуется, может проникнуть в их, так называемую, тайну.
– Открытое тайное общество? – Усмехнулся про себя Пономарь. – Оригинально.
– Другое дело, что все, кто эту «тайну» узнает, присоединяется к ним. – Продолжал Витя.
– Но почему? – Вновь перебил его Дарофеев.
– О! У них раздельный подход. Каждому они находят что дать.
– Обман?
– Почти. Всем они обещают удачу в их делах. Для этого, как водится, надо платить. И немало. Вон, Кагарлицкий за один только курс месячную зарплату выложил. А курсов он прошел уже четыре. Он у них уже полгода, а выше первого уровня все равно не поднялся.
– А Оганесян?
– Этот только вступил и еще сам толком не разобрался.
– А откуда эти провалы?
– Сами они не знают. Но, когда разговор шел о них, каждый вспомнил по несколько таких случаев.
– Так это, значит, система?
– Они их как систему не воспринимают. Думают, что это им удача таким образом... Нисходит, что ли...
– Удача... – вслух хмыкнул Игорь Сергеевич. – Черт знает, что они могут в таком «просветлении» натворить.
– Ну, что, я гляну? – Предложил Витя.
Пономаря вдруг кольнуло неприятное предчувствие. Как он сам иногда выражался, «дежавюшка пролетела». Дарофеев уже знал, что такие спонтанные прозрения будущего связаны с вероятными негативными последствиями тех шагов, которые кто-то, или даже он сам, пытается предпринять. Он поджал губы и как можно четче мысленно проговорил:
– И думать не смей!
– Хорошо, дядя Игорь.
По всему было видно, что Витя обиделся на Игоря Сергеевича.
– Витя.
–Ну, что?..
– Я не понимаю, что происходит, но, чувствую, творится нечто ужасное. И не стоит тебе туда лезть одному.
– Раньше лазил, и ничего... – Все еще тоном оскорбленного достоинства протянул парень.
– А представляешь, что будет, если у тебя начнутся такие провалы?
Витя на мгновение задумался.
– А с чего вдруг? – Полюбопытствовал он после раздумий.
– Сам же выяснил, что едва узнаешь об этой «Космэтике», как тебя туда будут вербовать.
– Ну?
– А мы пока не знаем, что вызывает эти «провалы». Да, и что человек в их время делает, пока тоже. Может, просто сведения о «Космэтике» обладают какой-то энергетикой, которая... – Дарофеев осекся, поняв, что говорит полную чушь. – В общем, пообещай, что один к ним не сунешься.
Витя вздохнул. Он понимал, что эта опека происходит от желания огородить его, бывшего ГУЛа от возможных психологических и энергетических травм, но смириться с ней не мог. Все же в некоторых планах он считал себя гораздо опытнее своего наставника.
Молчание затянулось. Парень отгородил свои мысли от Пономаря и тот вел машину, лишь догадываясь, о чем думает его помощник.
– Нет. – Проговорил, наконец, Витя.
– Хорошо. – Смирился Игорь Сергеевич. – Но будь очень осторожен.
Витя на это лишь улыбнулся.
Михаила Львовича бригадир, мелкий пронырливый мужичонка по кличке Шпала, определил на одну из самых тяжелых операций, на галтовку. В ведении Шамана был восьмиугольный металлический барабан, который приводил во вращение мощный электромотор. Грибоконь должен был набивать этот барабан деталями, внутри они бились друг о друга, обтачивая острые после пресса края. Получающаяся стружка ссыпалась в поддон, а десятки килограмм деталей приходилось и загружать, и выгружать с помощью самого зековского инструмента – лопаты. Ящики, в которых лежали детали для удобства транспортировки обладали лишь ручками, за которые их и надо было волочь по полу, зацепив крюком. Михаилу Львовичу иногда начинало казаться, что он угодил в какое-то дремучее время, еще до изобретения колеса. Единственное, что могло его порадовать, так это то, что после двух недель непрерывного «тягания железа», его мышцы окрепли, хотя в первые дни он едва мог доползти до своей шконки и раздеться.