Последняя битва (с иллюстрациями)
Шрифт:
– Тархистанец, государь, – в один голос залаяли псы.
– Где же? Покажите! – сказал Питер. – Как бы он ни встретил нас, мы будем ему рады.
Псы бросились вперёд, потом примчались назад, причём так быстро, будто от этого зависит их жизнь, и с громким лаем сообщили, что это действительно тархистанец. (Говорящие псы, совсем как обычные, ведут себя так, словно всё, что они делают, невероятно значительно.)
Друзья последовали за псами. Молодой тархистанец сидел под каштанами у чистого ручья. Это был Эмет. Он тут же встал и церемонно поклонился.
– Сударь, – сказал он Питеру, – я не знаю, друг вы мне или враг, но и то и другое – честь для меня. Разве не сказал поэт, что доблестный друг – величайший дар, а доблестный враг – дар не меньший?
– Сударь, – отвечал Питер, – есть ли нужда нам враждовать?
– Расскажите, кто вы и что с вами случилось, – попросила Люси.
– Наверное, это долгий рассказ, давайте попьём и присядем, – пролаяли псы. – Мы совершенно выдохлись.
– Ещё бы, мчались всю дорогу сломя голову, – сказал Юстэс.
Итак, люди уселись на землю, а собаки с шумом напились из ручья и тоже уселись, часто дыша и свесив языки. Алмаз остался стоять, полируя рог о белую шкуру.
Глава пятнадцатая
Дальше вверх и дальше вглубь
– Знайте, о доблестные короли, – сказал Эмет, – и вы, о леди, чья красота озаряет вселенную: я – Эмет, седьмой сын Харфы-тархана из города Ташбаан, что к западу от пустыни. Я пришёл в Нарнию позже многих, отряд наш в двунадесять и девять копий вел Ришда-тархан. Услышав впервые, что поход наш на Нарнию, я возликовал, ибо много слышал о вашей стране и жаждал встретиться с вами в битве. Но едва я узнал, что мы должны вырядиться торговцами (какой позор воину и сыну тархана!), что мы должны лгать и хитрить, радость покинула меня. Но худшее было впереди – нам велели прислуживать обезьяне. Обезьяна же объявила, что Аслан и Таш – одно, и мир потемнел в моих очах. Ибо с детства моего я служил Таш с великим желанием познать её глубже и, быть может, когда-нибудь взглянуть ей в лицо. Но имя Аслана было мне ненавистно.
Вы видели, нас собирали перед лачугой с соломенной крышей, ночь за ночью, и разжигали огонь, и Обезьян выводил из лачуги кого-то на четырёх ногах, но разглядеть его я не мог. Все люди и все звери кланялись ему и воздавали почести. Мне казалось, что Обезьян обманул Ришду, ибо то, что выходило из хлева, не было ни Таш, ни каким другим богом. Я стал внимательно наблюдать за тарханом и слушать каждое его слово и понял, что он тоже не верит. Он верил в Таш не больше Обезьяна, ибо если б он верил, как посмел бы насмехаться над ней?
Когда глаза мои открылись, великий гнев обуял меня. Я дивился, почему истинная Таш не поразит нечестивцев небесным огнём. Я собрал свою волю, я спрятал свой гнев и сдержал свой язык и ждал, чем всё это кончится. Однако прошлой ночью Обезьян не вывел жёлтое существо. Он сказал: кто хочет взглянуть на Ташлана (так они соединили эти два имени, будто они – одно), те должны по одному войти в лачугу. И я сказал себе: «Несомненно, это новый обман». Когда кот зашёл и выскочил, безумный от страха, я снова сказал себе: «Воистину, Таш явилась. Они позвали её без веденья и веры, и вот она среди нас и отомстит за себя». И хотя сердце моё от ужаса перед величием Таш ослабело, желание моё было превыше страха, и я унял дрожь, сжал зубы и решился взглянуть в лицо Таш, хотя бы это и стоило мне жизни. Я вызвался войти в хлев, и тархан, хоть и против воли, пустил меня.
О чудо! Ступив за дверь, я увидел ясный солнечный свет, как сейчас, хотя снаружи все казалось черно. Но дивился я не более мгновения, ибо тут же пришлось защищаться против одного из наших людей. Едва я увидел его, замысел тархана и обезьяны стал мне ясен: его поставили здесь убивать всякого, кто войдёт, если это будет не посвященный в их тайну. Значит, человек этот тоже лжец и насмешник и не слуга Таш, и я с великой охотой сразил негодяя и выбросил его тело за дверь.
Я посмотрел вокруг и увидел небо и просторные земли. Сладостное благоухание коснулось меня, и я сказал: «Клянусь богами, это дивное место. Наверное, я в стране Таш». И я пошёл искать её в этом удивительном краю.
Так я шёл среди трав и цветов и благоуханных деревьев, как вдруг на узкой тропинке меж скал навстречу мне выпрыгнул огромный Лев, быстротою подобный страусу. Он был велик, как слон, с гривой, как чистое золото, и, как золото, расплавленное в печи, сверкали его глаза. Он был страшнее, чем огнедышащая гора Лагур, и красота его превосходила всё в этом мире, как роза перед прахом пустыни. Я пал к его ногам с единственной мыслью: «Пришел мой последний час, ибо Лев, достойный всяческих почестей, узнает, что я всю жизнь служил Таш, а не ему. И всё-таки лучше видеть Льва и умереть, чем быть Тисроком всего мира и не видеть его». Но Славный коснулся языком моего лба, склонив золотую голову, и сказал: «Радуйся, сын». Я же ответил: «Увы, повелитель, я не сын тебе, но слуга Таш». И он сказал мне: «Дитя, всё, что ты сделал для Таш, я зачту в службу мне». Тогда ради моей великой мечты о мудрости и знании я преодолел свой страх и спросил Славного, и сказал: «Владыка, правду ли говорил Обезьян, что ты и Таш – одно?» Лев зарычал так, что земля содрогнулась, но гневался он не на меня и сказал: «Это ложь. И не потому я принял твоё служение, что мы – одно, а потому, что мы – противоположны; я и она столь различны, что если служение мерзко, оно не может быть мне, а если служение не мерзко – не может быть ей. Итак, если кто-то клянётся именем Таш и держит клятву правды ради, мной он клянётся не ведая, и я вознагражу его. Если же кто совершит злое во имя моё, пусть говорит он: «Аслан», – Таш он служит и Таш примет его служение. Понял ли ты, дитя?» И я ответил: «Владыка, тебе ведомо, сколько я понял». И ещё я сказал, как побуждала меня истина: «Я ведь искал Таш во все дни мои». «Возлюбленный сын мой, – сказал мне Славный, – если б не ко мне ты стремился, ты не искал бы так долго и верно. Каждый находит то, что ищет на самом деле».
И он дохнул на меня, и снял дрожь с моего тела, и принудил меня подняться на ноги. А потом сказал, что мы встретимся скоро, велел мне идти дальше вверх и дальше вглубь и, как вихрь, как золотой ураган, умчался прочь. С тех пор, о короли и леди, я бреду в поисках его, и блаженство моё так велико, что ослабляет меня, подобно ране. Это величайшее чудо, что он назвал меня возлюбленным, меня, который был как пёс…
– А? Что? – спросил один из псов.
– Сударь, – ответил Эмет, – это оборот речи, принятый у нас в Тархистане.
– Что-то мне не нравится такой оборот, – заметил пёс.
– Он не хотел сказать ничего плохого, – вмешался старший пёс. – В конце концов, мы зовём своих щенков мальчишками, когда они плохо себя ведут.
– Точно, – согласился первый пёс, – или девчонками.
– Ш-ш, – сказал старший пёс. – Это нехорошее слово, не забывай, где находишься.
– Смотрите! – неожиданно воскликнула Джил. К ним робко приближалось приятное четвероногое создание серебристо-серого цвета. Они секунд десять смотрели на него, прежде чем пять или шесть голосов разом воскликнули: «Да это же старина Лопух!» Они никогда не видели его при дневном свете без львиной шкуры, и узнать его было трудно. Он стал самим собой – замечательным осликом с мягкой серой шёрсткой и милой и честной мордой, и если б вы его увидели, то сделали бы то же, что Люси и Джил: бросились к нему, обняли, поцеловали в нос и погладили бы его уши.
Они спросили, где он был. Он рассказал, как вошёл в Дверь вместе со всеми, но держался поодаль, главное же – подальше от Аслана. Увидев настоящего Льва, он так устыдился всей этой чепухи с переодеванием, что не смел в глаза никому взглянуть. Но когда все его друзья отправились на запад, он пощипал травки («В жизни не пробовал такой вкусной травки», – сказал Лопух), набрался смелости и пошёл за ними.
– Что же делать, если я и вправду встречусь с Асланом? Честное слово, не знаю! – добавил он.