Последняя битва
Шрифт:
Впервые той ночью я говорила не с Бридж, а с живым человеком, и в рисовом человеке-подушке отпала нужда.
Мы говорили с ним ночи напролет, засыпая перед рассветом. Просто говорили, ни разу не притронувшись друг к другу. Уж слишком много накопилось за эти годы, что требовало своего внимания, требовало выйти наружу, требовало непролитых слез, а то и дополнительных. Наши разговоры стали нашим лечением. В отличие от моего неразрешенного чувства вины, наша любовь получила свой логический конец.
Нам понадобилось еще пять лет, чтобы наконец соприкоснуться телами. Пять долгих лет, чтобы призрак Бридж немного отпустил хватку. Время у зараженных растягивается. Были бы мы
Жить среди людей становится все непонятнее и даже грустнее. Ты видишь, как они рождаются, растут, а потом медленно начинают стареть. Они и сами не замечают, как с каждым днем обладают все большим количеством седых волос, как обмякает кожа на щеках, как они уменьшаются в росте, словно гравитация пригибает их к земле все ниже и ниже, засасывая в землю, как будущий перегной, для новых жизней. Сегодня нет уже и половины ветеранов битвы под Нойштадтом, они превратились в деревья. В буквальном смысле. Мы размещаем трупы в позе эмбриона в капсуле из древесной стружки и закапываем в саду. Тело человека минерализуется в азот, серу, фосфор, кальций и магний, которые служат питательной подушкой для высаживаемого дерева. Так человек возвращает природе все то, что взял у нее на время жизни. И вот смотреть на то, как в том саду появляется все больше кленов, липы, ясеня, вяза, черешни, вгоняет в тоску.
Когда тоска заест до чертиков, мы едем к тем, кто прожил больше остальных: к троице, возглавляющей Аахен. Это наш негласный центр психологической поддержки «бессмертных». Кейн выслушает нытье, Кристина напоет жасминовым чаем с каким-то стимулятором, Генри даст дельный совет, а Божена злорадно посмеется. Она возглавляла сывороточный цех, навеки поставив меня перед ней на колени. Кстати, она тоже обрела любовь, хоть и стервозности в ней от этого не уменьшилось. Битву под Нойштадтом они пережили вместе с Арси, и что-то произошло тогда, что объединило их на всю жизнь. Томас не колется что это было. Надеюсь попытать его еще лет через пятьдесят, не может же его сила воли быть настолько мощной.
В научно-исследовательском центре Аахен Кейн продолжал изучение вируса и назвал программу по его исследованию «Ратнабхадра» в честь питомицы Буддиста, который спас Аахен. Его вера в перерождение душ так подходила нашей вере в то, что мы найдем то место, куда прячется сознание человека, пока в его мозгу сидит вирус. Кейн видел в нем огромный эволюционный потенциал, был уверен, что со всеми недостатками этот вирус дарил человечеству преимущество перед временем. Даже называл нас новой формой человека, видя в нас скорее прогресс, нежели болезнь. Каннибал внутри меня поспорил бы с ним.
Спустя пятьдесят лет бесплодие зараженных продолжает быть загадкой. Кейн не смог вылечить его и по сегодняшний день. Не думаю, что это возможно. Пока что. Человеку еще рано изображать бога. А потому мы пополняем нашу популяцию постепенным отловом особей в мире снаружи.
Я вышла из казармы и зашагала по коридору.
— Генерал!
— Товарищ Генерал!
— Мэм!
На каждое приветствие я отвечала легким кивком. Нойштадт стал благодатной почвой для отстройки нового дома. Пятьдесят лет назад здесь была лишь нора испуганных существ, забившихся глубоко под землёй. Сегодня же я уверенно ступаю по наземной части базы в четыре этажа, и руководитель строительного блока обещал, что это не вершина. Постепенно забитые зверьки обретали смелость, а вместе с ней постепенно демонтировали турели. Так на одном из клочке территории мы построили резервацию для людей. Прямо под открытым небом. Под солнцем. Как они и мечтали. Фильтрующий купол получил свое продолжение в умах ученых Нойштадта, и теперь те, кто был достаточно отважен, чтобы выйти из норы, могли продолжить жить на поверхности. Небольшая резервация охраняется новыми поколениями Падальщиков. Несмотря на все заверения ученых, есть те, кто пока предпочитает жить под горой — смотреть на открытое небо за герметичным прозрачным плексигласом.
Да. Жить мечтой тоже требует отваги.
Я вошла в центр управления. Привычный солдатский всполох при виде Генерала.
— Отдать честь! — приказал Амир.
Тут же гомон голосов и стук клавиатур затих. Пара секунд непривычного молчания, пока я подхожу к мостику.
Я жму руку майору, диспетчера возвращаются к работе и наполняют центр жизнью. Вся северная стена сделана из плексигласа, освещая диспетчерскую естественным солнцем, позволяя наслаждаться прекрасными видами заповедных лесов посреди которых виднеется старинный Хамбахский замок. Сегодня этот пейзаж кажется привычным, а пятьдесят лет назад свел бы всех в могилу от инфаркта.
К сожалению Триггера, который видел спасение лишь в усилении военной мощи, я не являюсь Генералом для всего человечества. Совет блоков, за который ратовала Алания и Маркус с Фиделем, тоже получил свое продолжение. Мы принимаем решение большинством голосов. Я всего лишь Генерал для солдат — это то, что я умею. Защищать.
— Какова обстановка с Порто-Палермо? — спросила я у Амира.
— По-прежнему сложно. Нас обвиняют в дестабилизации и лживой пропаганде.
— Есть желающие выехать оттуда?
— Да, но их не отпускают. А посылать туда своих считаю опасным. Пока что. Нам нужно еще время.
База Порто-Палермо уже десять лет упирается, воспринимает нас как вторженцев, любые мирные диалоги переходят в оскорбление моей крови.
За прошедшие пять десятилетий мы настроили слаженную работу уже между четырьмя базами, которые приняли нашу помощь, несмотря на вирус в нашей крови. Не сразу, постепенно они поддавались нашей информационной атаке, просветительской деятельности научно-исследовательского блока, они подпускали нас к себе сначала через радиоволны, потом разрешали оживить оптоволоконные кабеля, и когда видеосообщение становилось стабильно ежедневным, они уверенно шли на нашу сторону.
Антенна уже сорок лет является первым советником базы Валентин, Вольт стал нашим посадником в норвежской Олавсверн, Хумус отправился в далекое путешествие в Балаклаву, где осел в подземной базе, ранее хранившей безопасность подлодок.
Порто-Палермо стала символом неумирающего Триггера. Там до сих пор царил страх перед поверхностью настолько сильный, что даже ежедневные конференции между Аахеном и их небольшим научным блоком не могли пробить их страх, взращенный в мракобесии. Там, где нет науки, очень мало здравого смысла. В Порто-Палермо на шесть тысяч человек было всего семь ученых, которые день и ночь боролись со своими военачальниками, пытаясь протянуть нам руку сотрудничества.
— Сколько человек готовы переехать к нам? — спросила я.
— Около четырех десятков.
Немного. Но и оставлять их под гнетом испуганных начальников означало возможную гибель.
— Снаряди экспедицию на следующей неделе, предупреди о нашем приезде.
Амир взглянул на меня настороженно.
— Военными действиями мир не посеешь, — сказал он.
— Но и оставлять там людей, готовых к переезду к нам, я не собираюсь. Это их право. Они хотят покинуть территорию своего государства, мы им поможем. Каждый человек должен иметь право на политическое убежище.