Последняя битва

Сафина Айя

Я встала, отошла от папы, лежащего на снеге, не в силах совладать со смятением, что затмевало разум. Любовь и ненависть, ответственность и усталость: все смешалось в один котел и я уже не знала, что должна испытывать, на какое чувство имею право.

Папа продолжал лежать на снегу, плакать и звать свою долбанную звезду. А я не знала, как помочь ему и самой себе. Мне было жаль его, и в тоже время было жаль меня. Так я и варилась в этом кислом противном бульоне из мешанины эмоций, ненавидя себя за ненависть к отцу, и в то

же время оправдывая ее.

— Папа, прости меня… — я опустилась перед ним на колени. — Прости, пожалуйста!

Я бросилась отцу на грудь, обняла его, а потом усадила и прижала уже к своей груди, расцеловала по всему лицу, а он гладил меня по руке и мягко приговаривал:

— Моя Бай-Хуа. Смелая Бай-Хуа. Моя Хай Лин.

— Прости, пап. Прости меня, — приговаривала я.

— Смотри, Хай Лин. Смотри, звезда!

— Да, пап, звезда.

— Звезда!

— Звезда.

— Вон она, смотри! Я привел тебя к звезде.

И тут до меня дошло, что мы сидим возле какого-то высокого сугроба, из которого торчала длинная металлическая балка.

— Звезда. Вот она, звезда. Тебе нужна звезда, Хай Лин! — папа смотрел на меня и улыбался.

Я встала, помогла ему встать, отряхнула от снега, и тут подоспели Калеб с Тесс и Антенной на снегоходе.

— Аяксы застряли в лесах, — выпалил Антенна. — Сажай его! Тут зараженные повсюду!

— Вьетнам, давай скорей! — добавлял Калеб.

Но я застыла, глядя на огромный сугроб. Его форма была необычно ровной, как будто кто-то вылепил искусственный шар. А папа ходил вдоль него и все приговаривал:

— Звезда. Моя звезда.

— Что это? — спросила Тесс.

Она тоже поняла, что под снегом что-то прячется. Папа смотрел на нас, улыбаясь.

— Моя звезда! Пришельцы гнались за мной! Я сел в звезду и упал!

А потом он обошел странный объект и исчез где-то внутри сугроба.

— Папа?

Я бросилась за ним. Сердце в пятки ушло, когда я поняла, что он мог опять начать играть в догонялки. Но за поворотом я увидела углубление в сугробе, а потом обомлела, когда поняла, что там открытый люк. Из него вылезла голова папы, он не переставал улыбаться, а потом позвал рукой.

Мы залезли в странное сооружение друг за другом. Никто из нас не понимал, где мы оказались и на что смотрим.

Здесь было тесно и мы едва поместились все вчетвером. Мы включили фонарики и стали осматриваться. На стенах висели мониторы, переключатели, пульты управления, а посреди непонятного шара на мощном постаменте четыре кресла с пятиточечными ремнями.

Я увидела, как в свете фонаря у Антенны выпучились глаза, и он воскликнул:

— Космический корабль!

— Что? — переглядывались мы озадаченные.

А он растолкал нас и указал пальцем на иероглифы над центральным пультом управления.

— Вьетнам, здесь ведь написано «Шеньчжоу», так? — Антенна был взбудоражен.

Фонарик в моей руке трясся, но я даже без его света смогла прочитать светящуюся надпись. Я кивнула.

И тут Антенна издал нехарактерный для него тонкий писк, я еще никогда не видела его столь взволнованным. Я бы даже сказала в экстазе.

— Это пилотируемый космический корабль для доставки экипажа на космическую станцию! Поверить не могу, что вижу его вживую!

— Космический корабль? — удивился Калеб, изумленно разглядывая панели управления.

— В две тысячи двадцать втором году Китай запустил на орбиту собственную модульную космическую станцию. Корабли «Шеньчжоу» доставляли на нее экипажи.

И словно в подтверждение слов Антенны папа сел в переднее кресло и нажал несколько кнопок. Панели зажглись тусклым светом, ожили мониторы, а под ногами что-то зажужжало.

— Видимо, корабль прибыл сюда со станции, но странно, что его оставили, да и приземлился он в странном месте, — Антенна размышлял на ходу, медленно пробираясь к догадке, хотя я уже постигла ее.

Из моих глаз потекли слезы, пока я наблюдала за отцом, который уже вводил неизвестные никому последовательности на компьютере с такой уверенностью, словно был здесь уже раньше.

— Но как твой отец узнал о нем? — удивленно спросил Калеб.

— Вот как.

Антенна открепил от стены фотографию, на которой были изображены четыре человека, парящие в невесомости — последний экипаж космической станции. И среди веселых лиц было лицо шустрого китайца — моего отца в молодости.

— Очуметь! — воскликнул Антенна. — Вьетнам, твой отец — тайконавт!

Я закрыла рот рукой и зарыдала. На плечо тут же упала рука.

— Эй, ты чего? — Калеб мягко пожимал меня за плечо. — Твой отец — герой. Это повод для радости, а не слез, — говорил он.

А я никогда не смогу им признаться в том, что всю свою жизнь презирала отца и считала его умалишенным.

Антенна уже наплевал на мои нравственные страдания и сел в кресло рядом с папой, пока тот продолжал переключать кнопки и жать на дисплеи экранов, активируя агрегаты корабля, который все это время питался энергией солнца.

— Эй, Лин, а что произошло там наверху? — Антенна вгрызся в кость папы и теперь ни за что не отпустит, пока не узнает хотя бы толику о космических путешествиях.

Папа оторвался от экранов и посмотрел на нас. Он указал пальцем в небо и произнес:

— Хорошо. Там хорошо. Звезды, много звезд. Тишина. Спокойствие. Легко. Воздух сушит. Паришь. Чернота. Одиноко-одиноко. Грустно. Дом голубой. Дом большой внизу. Красивый. Очень красивый.

Папа смотрел сквозь нас, уносясь далеко во времени и пространстве, далеко в прошлое и далеко в небо. А я не могла остановить свой плач. Папа так много говорил. И так много разных слов. Почему он не рассказывал мне раньше? Почему не позволил мне гордиться им?