Последняя черта

Савченко Лена

Таша вдалеке замирала, когда слышала знакомое имя, жмурилась и поджимала губы. Хотелось по-детски плакать, уткнувшись в тёплого Доктора и вздрагивать спиной, но Таша держалась гордо. Светлой её грусть не была — девушку съедала тоска, кормилась заживо, привычно, но сильнее чем когда-либо. Она не до конца понимала действительно хочет происходящего или желание остановить, постараться вразумить и разогнать толпу всё же имеется.

Катя слушала с застывшей улыбкой на алых от помады губах и проникалась уважением, пониманием, участием. В воздухе чувствовался

этот запах, запах перемен. Перемен сейчас хотели все, перемен хотел даже сам Питер, гудел между узких улиц несильным нехолодным ветром.

Потом всё резко изменилось. Два тонированных тяжёлых электрокара, более мощный рупор, первая цепь вооружённых, одетых в чёрное, людей:

— Просим исполнить требование закона о несогласованных митингах и разойтись! Вы нарушаете статью...

Холодный, бесстрастный голос, на который Ворон встрепенулся, прищурился, напрягся. Началось.

— Любое сопротивление аресту незаконно.

— Но мы ничего не делаем! — воскликнул в рупор чей-то женский голос.

Его подхватил другой:

— Дайте нам высказаться!

Рупор дальше пошёл по рукам:

— Это мирная демонстрация!

— Вы не имеете права!

— Тут дети!

Катя вздохнула, схватила за руку стоящую рядом одетую в грязное бездомную девочку, кивнула пацанам рядом с ней:

— Уходите.

А девочка так и не поняла, почему пошла за этой высокой тонкой тётей с красивым макияжем. Кроме Кати ушёл ещё кто-то, но их было мало. Очень мало.

— Уходим, — процедил Доктор, крепко взял застывшую в ужасе Ташу за руку и силком потащил прочь, припадая на ногу. Всем Богов благодарил, что ОМОН подъехал с другой стороны, всем духам молился, что бы их сейчас не заметили.

— Док! Подожди, Док! Там...

— Таша, я — инвалид с тростью, а ты — слабая девочка, — откликнулся сухо и сурово он, даже не глядя на неё, — Идём отсюда. С ними всё будет нормально.

Таша беспомощно оглядывалась, не смея возражать и спорить, несчастным взглядом пыталась выхватить что-то знакомое. Хотя бы яркое — красное, но не получалось и в итоге перестала тащиться за Доктором, пошла рядом, но руки не отпустила. Крепко сжимала в ответ, как будто, если отпустит — её тут же куда-то уволокут.

Люди-в-чёрном выставили перед собой голографические щиты, так и не сняли дубинки с поясов, сразу достали огнестрел. Выстрелили в воздух почти одновременно — разлетелись с крыш дремлющие голуби.

Живые люди вставали напротив, женщины тоже, некоторые дети. Пытались остановить, вместо этого натыкались на холодные щиты и отступали. Ворон выхватил у какого-то мужчины рупор, выкрикнул очевидное:

— Держимся вместе! Не давайте себя разделить и повязать по одному!

Кинул рупор Лёхе — тому легче было поддержать командный дух — взглянул на Алису:

— Осторожней, — попросил её, хотя на самом деле хотел бы просить об этом всех и каждого, из здесь собравшихся.

И снова исчез, пробрался ближе к линии обороны. Каста кивнула, даря ему тревожный взгляд и потеряла

из виду. Расстегнула кожанку, выхватывая бабочку — пушку решила оставить на совсем крайний случай, не говоря уже о том, что её ей с собой брать запретил Лёха. Если повяжут — так хоть без оружия. Лицензии, разумеется, у неё никакой не было.

— Где?

— Увёл, — коротко ответил Док и тут же сбросил.

Люди держались стойко, впрягались за своих, пытались отбивать выловленных из толпы. ОМОН не отдавал, бил прикладами по рукам-ногам-спинам, добавлял сапогами. В нескольких местах одновременно раздались первые выстрелы. Ворон подал знак ближайшему представителю мафии — тот хмуро кивнул и тоже достал ствол. Пернатый же перехватил какую-то бабку, развернул обратно.

— Уходите. Чёрт, вам ещё жить и жить. Пусть кто умеет, тот и воюет.

Пытался достучаться ещё до кого, пока люди Мел и Марц почти одновременно с вооружёнными боевиками вскипали и лезли с кулаками, с оружием. Ещё выстрел. Снова. Пять, десять — можно было дальше не считать...

...— Это была мирная демонстрация! — их последних сил надрывался Лёха в динамик, почти хрипел механическим отчаянием и страхом, — Граждане Единого Государства имеют право на свободу выбора, высказывания! Каждый имеет право на мнение! Вы нарушаете статью Конституции о правах граждан! Применение оружия запрещено...

Сам запретил брать друзьям, а ствол, протащенный под ремнём — вполне себе легальный, даже с разрешением к применению, нагло напоминал о себе каждым движением.

Люди не уходили.

Люди так давно ждали возможности возразить, что сейчас их не беспокоило ни оружие, ни выстрелы, ни мелькающие то там, то здесь отблески серой стали. Люди оставались единым целым, даже когда их разбили на группы, когда их окружили со всех сторон и пытались сломать, растоптать, разрознить. Они поддерживали раненых, бросались грудью на щиты, отвечали на выстрелы кулаками, криками. Боролись за вновь обретённую жизнь.

— Куда! — крикнул Герасим, ощущая, как маленькая ладонь выскальзывает из его большой. Попытался рвануть за Изабель, но налетел на мужика. Его сбили с ног. Начиналась давка. Гера уже и забыл, как это — в толпе, когда толком не различаешь, где свой, где чужой, потому что срывает башню, всё плывёт и двоится от злости, шкалящего до предела адреналина. Кое-как поднялся, в панике завертел головой и начал пробиваться в ту сторону, куда, как ему показалось, скрылась не-просто-подруга.

Потом точно в замедленной, резко потускневшей, съёмке. Тонкая фигурка с растрёпанными хвостиками, спешным шагом выбегающая вперёд сцепления людей прямо на сцепление другое. На эти щиты. В огромных от страха зелёных глазах плещется надежда — они не будут стрелять. Зачем им палить в безоружную девушку, поднявшую руки, которую каждый может сломать пополам простым приёмом?

Но несколько выстрелов гремит, для него — особенно выделяются на фоне остальных и хакерша падает. Больше не поднимается.