Последняя черта
Шрифт:
Цель — свалить. Как смысл жить продолжать жить, дышать, существовать и ненавидеть себя всё сильнее.
"Революция" — раздавалось в испуганных возгласах людей и гудках машин.
"Революция" — вторил им и сам Лёха, ставя крест на своей исторической сущности. Глупо было даже надеяться.
Он позволил себе выдохнуть только через три квартала, оседая в нише какого-то арочного дворика. Кровь к тому моменту уже стекала с пальцев, капала на серый асфальт и зажимать уже не помогало.
Мобильник разбился, ни на что не реагировал, а экран шёл сеткой мелких трещин.
У революции был привкус отчаяния, боли
Площадь пустела, превращалась в поле боя. За людьми ОМОН убегал на улицы, и Ворону не удавалось проследить за всеми и отправить боевиков на подмогу. Люди Мел и Марц занимались тем же, только их всё равно было мало. А вооружённые защитники ненастоящего государства всё пребывали и пребывали, вылезали из чёрных машин, со свежими силами продолжали стрелять.
От постоянного шума закладывало уши, от криков сжималось сердце. Ворон ещё пытался дотащить раненых до открытых дверей подъездов, где их перехватывали мирные жители, готовые спрятать; он ещё отбивал молодые парочки и одиноких подростков, запуганных, потерявшихся, от не-людей-в-чёрном; но вскоре с ним самим уже не осталось никого, а пистолет стал чертовски лёгким. Кто-то точно бросил его — вполне в духе мафии, — кто-то был ранен — пусть и бывшие военные, но не бессмертные, — кто-то тоже ушёл в свободное плавание, не дождавшись следующего приказа; а у него болело в задетой несколько раз чьими-то кулаками груди и оставался только длинный охотничий нож, совершенно бесполезный сейчас. Ворон убивал, да, умел убивать, но с войной столкнулся впервые. Нырнул, прячась от патруля в какую-то подворотню, прижался спиной к стене и прикрыл глаза. Руки опускались сами.
Мирный митинг для мирных людей очень быстро превратился в их же кладбище. И почему умирали всегда не те, кто во всем виноват?
Глава 22
Марц не поняла, в какой момент отбилась от группки бойцов, которых держалась до этого. Просто обнаружила себя в одиночестве против троих и только оскалилась, пуская в дубинку электрический разряд. Так долго сдерживаемая, почти животная, ярость выплеснулась наконец наружу, нашла применение и свою родную обитель.
Свой статус она полностью оправдывала — была опасна. Для всех, кто мог даже попытаться попасть в раздел врагов, предателей, а не-люди-в-чёрном как раз такими и были. Марц тяжело дышала, даже со своей подготовкой запыхалась, но не раздумывая кинулась на них, потому иначе — кинулись бы на неё.
Либо ты — либо тебя. Вдолбленное Герасимом правило, как сам Герасим был сейчас вдолблен пулями в площадь. Бей первым и тогда получишь шанс на победу.
Но в конце концов — она не особо высокая девушка, с замашками пацана-хулигана, хорошо умеющая в рукопашный бой, а они — трое подготовленных мужиков, науськанных на ей подобных.
Даже когда её, уже порядком помятую и избитую скрутили, рывком поставили на ноги, поволокли, Марципан всё равно яростно пыталась сопротивляться, отстраивая честь до конца. Понимала — этим автозаком для неё все и закончится, оборвётся раз и навсегда. Взглядом искала Меланхолию и нашла, тут
— Куда?! — заорала Марц, едва увидела стальную, решительно приближающуюся смерть. — Дура! Назад!
Марципан готова была рычать от ощущения собственного бессилия, никчёмности. Мел же достаточно было нескольких рывков, чтобы острым ножом нащупать брешь в ближайшем шлеме омоновца и вспороть ему шею. Процессия с девушкой замедлилась. Она рванулась к следующему. Остановила пуля в колено. Обретённая было Марципан надежда, скрылась за криком, глушившим для себя выстрел.
Полёт — как в пропасть. Марц приложилась плечом, сжала челюсти. В голове долбила одна мысль — зачем? Зачем эта идиотка полезла?! И отвечала тут же себе — потому что сама бы бросилась даже с голыми руками, увидь, как её Меланхолию куда-то волокут.
Благоверная полетела следом, всё в такой же манере. Ни единого звука не издала, пока вязали, пока забрасывали в коморку внутри автозака к Марц и остальным задержанным.
— Мел!
— На пол!
— Нахуй! — процедила Марципан, подрываясь с пола, но тут же была отправлена обратно ударом. В голове зазвенело, гулко разнося последующую ругань и мат. Отвращение, ненависть, злость — ни капли страха в золотистых глазах.
— Лежать на полу, сука, — требовали голоса. — Девки могут сидеть, ногами чтобы на мужиках.
Мел скалилась на попытки заставить её ставить подошву на Марц, которую, разумеется, приняли за парня. Одна получала в рожу, вторая — ботинками по рёбрам. Мел сдалась, когда поняла, что спорить будет только больнее, и даже не для неё. Давилась ненавистью к себе и виной, пока автозак ехал неровно, а кровь с коленки стекала и пачкала одежду Марципан.
— Я не могу дышать, у меня астма! — кричал кто-то, и слышался глухой звук ударов. — Верните мои вещи, прошу!
— Да дай ты ему ёбанный ингалятор, мразь! — всё-таки выплюнула Марц, не сдержавшись.
— Лежи, мля, — подошва ботинка вжала её в пол с силой, а рядом сплюнули, — И захлопнись нахер, а то прихлопнем твою подружку!
И противно заржал — подхватил ещё один омоновец. Марципан затихла, яростно сопя, дёрнулась больше по инерции, когда сапог от её головы отняли и смотрела прямо перед собой.
Потом тот парнишка тяжело, хрипло дышал и замолкал. Все тоже давились страхом и молчали. Мел же давилась чувством неотвратимого.
Марципан хотелось сказать что-нибудь, не кому-нибудь — а Мел. Может даже глупо улыбнуться, нагло, получить фырканье и поверить, что они выйдут ещё на свободу. Вернее, поверить в то, что она сама, Марципан, выйдет. За сохранность жизни Меланхолии беспокоилась только потому, что знала какая буря скрывается за извечно холодной натурой и бурю эту, если вырвется, удержать невозможно. Пока Мел сдерживала себя сама. Хотя и не знала, зачем — наверное, потому что привыкла. Сейчас ничего не могла сделать. Понимала это удивительно чётко и трезво. Лучше бы не понимала. И будто даже считала секунды: «раз, два, три, пять»...