Последняя глава (Книга 2)
Шрифт:
– Хочешь обедать, Лоренс?
– Я уже пообедал, Джек. Но кофе выпью с удовольствием и коньяку тоже.
– Тогда перейдем в другую комнату.
– Да у тебя тут настоящая холостяцкая квартира, я таких не видел с юных лет и, признаться, думал, что больше и не увижу. Джек - человек особенный, мистер Юл. Кто теперь позволяет себе быть старомодным, кроме гениев? Неужели у тебя весь Сертис и Уайт-Мелвиль? Мистер Юл, помните, что сказал Уоффлз в "Спортивной поездке Спонджа" {Спондж - герой одного из романов Сертиса.}, когда они держали Кенджи вниз головой, чтобы у него вылилась вода из сапог и карманов?
Насмешливая физиономия Юла растянулась в улыбке, но он промолчал.
– То-то и оно!
– воскликнул сэр Лоренс.
– Теперь этого уже никто не помнит. А он сказал: "Послушай, старина, а ведь ты похож на вареного дельфина под соусом из петрушки". Ну да, а что ответил мистер Сойер из "Рынка Харборо", когда достопочтенный Крешер подъехал к турникету на заставе и спросил: "Ворота кажется, открыты?"?
Подвижное лицо Юла еще больше растянулось в улыбке, но он по-прежнему молчал.
– Плохо дело! А ты, Джек?
– Он сказал: "Нет, кажется, закрыты".
– Молодец!
– Сэр Лоренс опустился в кресло.
– А как было на самом деле? Они были закрыты. Ну что? Договорились, как украсть кобылу? Отлично. А что будет, когда вы ее привезете?
– Случу ее с самым подходящим жеребцом. Потомство снова случу с самым подходящим жеребцом или подберу хорошую кобылу. А потом выставлю жеребят от этой случки против самых лучших наших чистокровок того же возраста. Если мои будут лучше, мне, надеюсь, удастся внести моих арабских кобыл в Племенную книгу. Кстати, я пытаюсь привезти оттуда трех кобыл.
– Сколько тебе лет, Джек?
– Скоро пятьдесят три.
– Обидно. Какой вкусный кофе!
Все трое помолчали: пора было выяснить истинную цель этого визита.
– Я приехал, мистер Юл, - внезапно произнес сэр Лоренс, - поговорить насчет той истории с молодым Дезертом.
– Надеюсь, это неправда?
– К сожалению, правда. Он и не пытается этого скрывать.
– И, направив монокль на лицо Джека Маскема, сэр Лоренс увидел там именно то, что и ожидал увидеть.
– Человек должен соблюдать приличия, - протянул Маскем, - даже если он поэт.
– Не будем сейчас судить, прав он или нет, Джек. Согласимся, что прав ты. И тем не менее, - в голосе сэра Лоренса зазвучала непривычная суровость, - я хочу, чтобы вы оба молчали. Если эта история выйдет наружу, - ничего не поделаешь, но я не хочу, чтобы это исходило от вас.
– Мне не нравится вид этого молодчика, - отрезал Маскем.
– Как и девяти десятых людей, с которыми мы встречаемся; согласись, что это ничего не доказывает.
– Он из тех озлобленных, ни во что не верящих современных молодых людей, которые не знают жизни. Для них нет ничего святого!
– Ты известный блюститель старых порядков,
Джек, но прошу тебя, уймись!
– Почему?
– Мне не хотелось об этом говорить, но, понимаешь, он помолвлен с моей любимой племянницей, Динни Черрел.
– Как, с этой милой девушкой?
– Да. Нам всем это не по нутру, кроме моего сына Майкла, - он все еще души не чает в Дезерте. Но Динни упорствует, и не думаю, чтобы ее можно было отговорить.
– Нельзя же ей выходить замуж за человека, который будет подвергнут остракизму, как только все это станет известно!
– Чем больше на него будет гонений, тем труднее будет ее от него оторвать.
– Вот это мне нравится, - сказал Маскем.
– А вы что думаете, Юл?
– Мое дело - сторона. Если сэр Лоренс желает, чтобы я молчал, я буду молчать.
– Конечно, наше дело - сторона; однако если бы этим можно было удержать твою племянницу, я бы не молчал. Позор!
– Но результат был бы как раз обратный, Джек. Мистер Юл, вы хорошо знаете нашу прессу. Представьте себе, что она пронюхает эту историю; что будет тогда?
Юл даже захлопал глазами.
– Сперва они ограничатся неопределенным намеком на какого-то английского путешественника; потом выяснят, не опровергнет ли этого Дезерт, а потом расскажут все это уже прямо о нем, сочинив массу подробностей, но так, что за руку их не поймаешь. Если он признается в самом факте, никто не примет его опровержений по отдельным неточностям. Газета всегда права, хотя и очень неточна.
Сэр Лоренс кивнул.
Если бы мой знакомый решил заняться журналистикой, я бы сказал ему: "Будьте абсолютно точны, и вы окажетесь единственным в своем роде". Я не прочел ни одной правдивой заметки о ком-нибудь с самой войны.
– У них такая система, - сказал Юл.
– Двойной удар: сперва ложное сообщение, а потом поправка.
– Ненавижу газеты, - проворчал Маскем.
– Был у меня тут один американский газетчик. Расселся, чуть было не пришлось вышвырнуть его силой; понятия не имею, как он меня изобразил.
– Ну и старомодный же ты человек! Для тебя Маркони и Эдисон - самые злокозненные люди на свете, Ну как, значит, решено насчет молодого Дезерта?
– Да, - сказал Юл.
Маскем только кивнул.
Сэр Лоренс поспешно перевел разговор на другую тему.
– Красивые тут места. А вы сюда надолго, мистер Юл?
– После обеда собираюсь в город.
– Хотите, я вас подвезу?
– Буду очень рад.
Через полчаса они отправились в путь.
– Мой двоюродный брат, - сказал сэр Лоренс, - достоин стать национальной реликвией. В Вашингтоне есть такой музей, где за стеклом стоят группы американских аборигенов, курят общинную трубку и замахиваются друг на друга томагавками. Так можно было бы и Джека...
– Сэр Лоренс помолчал.
– Но вот беда! Как его законсервировать? Трудно увековечить того, кто ничем не хочет выделяться... Вы можете ухватить любую тварь, если она живет, но этот человек словно застыл... А ведь что ни говори, и у него есть свой бог в душе.