Последняя глава
Шрифт:
— Что, с вами не хорошо, фрекен, да?
— Со мной? — бодрым голосом ответила фрекен. — Нет, я просто только читаю вслух французскую книгу.
У заведующей вытянулось лицо в темноте.
— Извините в таком случае!
Горничной она велела сию же минуту идти спать.
На следующую ночь горничная опять пришла туда. О, она уж очень ясно слышала, что из французской книжки вычитывались норвежские жалобные слова, и ее любопытный нос учуял, что тут что-то кроется, она уселась в пустой комнате, предоставив опять мраку поглотить себя. И тогда случилось следующее: в дверях появилась одетая в белое фрекен д'Эспар и осветила комнату спичкой.
Горничная вскрикнула
Но эта смерть — как случайна и маловажна она ни была, — казалось, напугала фрекен д'Эспар. Молодая девушка, служившая в конторе машинисткой, положительно не могла больше выносить никаких дальнейших потрясений, ей было достаточно прежних, о, более, чем достаточно. Пребывание в санатории перестало быть для нее отдыхом, перестало быть уютным. Она подозревала горничных, что они разводят сплетни по поводу ее болезненности по поводу того, что она не выносит никакой еды и, мало того, требует каких-то неслыханных кушаний, какие-то все собственные фантазии, вроде копченой селедки с пирожным, или тарелки сырого гороха. А теперь еще обнаружилось, что горничные караулили в коридорах и в соседних комнатах и шпионили за ней. Можно ли это вынести?
Она ведь была покинута, брошена, ее друг уехал от нее, ей одной приходилось нести свое бремя. Бремя? Какое такое бремя? Что горничная шею себе сломала? Вовсе нет! Так как ее никто не расспрашивал об этом ничего не значащем приключении, то и она молчала о своей роли в нем. Ну да, она слышала какой-то крик в то время, как лежала за чтением французской книги, но это все.
Она вышла в поле, чтобы зарыть в верное место известный пакет. До сих пор она заботливо стерегла спинку одного мягкого стула, полную денег, и была далека от того, чтобы присвоить себе что-нибудь из них. Это была честность относительно господина Флеминга, великодушие к своему больному другу, а, может быть, и что-нибудь другое, может, любовь, надежда на свидание, многое могло тут быть!
От ее внимания не ускользнуло, что Самоубийца принялся последнее время бродить по горам и тропинкам, и ей хотелось бы знать, что он где-нибудь далеко, когда она отправилась в свою таинственную экспедицию. Она нашла подходящее место — о, тут в полях довольно было верных местечек, особенно в сторону фермы Даниэля, в окрестностях так хорошо знакомого ей маленького сарайчика.
Ну, хорошо.
Но в то время, как она держала в руках толстый пакет, ей вздумалось открыть его и посмотреть туда прежде, чем положить его под камень. Это пришло ей в голову в первый раз. Напряженная тревога по поводу бегства ее друга и позднее некоторые собственные тайные муки не оставляли ей раньше времени для такого любопытства. Она увидала в конверте письмо — адресованное ей; это была дарственная запись: лежащие тут кредитные билеты принадлежат ей — он ведь обещал ей поддержку в возмещение за место в конторе, которого она лишилась из-за него; у самого у него еще довольно денег. Она должна только соблюдать величайшую осторожность и, в случае опасности, сжечь деньги.
Фрекен д'Эспар коснулась рукой лба, глаз, и мысли ее словно просветлели, в следующие минуты чудесным образом исчезли все ее муки. Как это тонко сделано, как деликатно, так по-настоящему по-графски, или кто бы он там ни был! Это уже не было больше для Фрекен д'Эспар краденое добро, которое она хранила у себя на груди, — это был прощальный дар, подарок на память, сделанный ей благородным человеком. Она стала
Она сидела и размышляла. Разве было у нее теперь основание ломать себе руки и стонать, и жаловаться по ночам? Конечно, да, все та же была причина, в этом-то и беда! Но деньги — это деньги. И вдруг ее как будто осенила какая-то хорошая мысль. Она порывисто встала, опустила опять деньги глубоко вниз, на грудь и, застегнув с трудом кнопки на спине, ушла.
Она предпочла бы теперь иметь возможность сейчас же беспрепятственно вернуться домой, в санаторию, но вдруг вынырнул перед ней Даниэль и увидел ее; у него в руках веревка и передник — один из передников Марты — повидимому, он собирался носить домой сено из маленького сарая; да, и он кланяется уже издали, и фрекен должна поговорить с ним. Даниэль сейчас же узнал ее и выразил радость, что видит ее.
Он так давно ее не видел, говорит он, он думал, что она уехала.
— Нет.
— Так, так. Ну, а граф что? Где граф?
— Граф уехал. Может быть, он вернется, но сейчас стало как раз слишком холодно здесь для его больных легких.
— Понятно, — говорит сочувствующе Даниэль. И теперь, значит, она гуляет совсем одна! Но наверное это будет недолго.
Она, молча, закинула руку за спину, расстегнула опять несколько кнопок; когда она извлекла пакет с деньгами, глаза Даниэля широко и недоверчиво раскрылись — она достала у него на глазах бумажку в десять крон и подала ее ему со словами:
— Это вам; граф просил меня передать вам это. Так удачно, что я вас встретила.
— Нет, нет, нет, — сказал Даниэль, отступая, — может ли это быть? От графа?
— От графа. О, он обо всех подумал!
И они с увлечением заговорили оба о графе — это замечательный человек, дня не проходит, чтобы Марта не вспомнила его. Это прямо жалость, что такой человек хворает.
Фрекен сказала:
— Не можете ли вы мне застегнуть лиф на спине, мне не достать.
Он бросил веревку и передник на траву и ответил:
— Уж не знаю, смогу ли — такое тонкое дело.
Дело пошло, она почувствовала у себя на спине его руки и услышала, что кнопки застегиваются. Да, дело шло; она заметила, что он искренне боится коснуться ее слишком грубо.
Они пошли дальше по тропинке к сенному сарайчику. Фрекен д'Эспар заглянула туда, у нее были при этом, конечно, свои мысли. Много раз проводила она здесь хорошие минуты со своим другом, он целовал, обнимал ее тут. О, они оба, конечно, боялись последствий, и всегда боялись их. Нет, это был не спорт и не состязание, это был голос крови, неизбежная глупость, безумие, существующее с тех пор, как стоит мир; может быть, и что-то яркое, может быть, любовь, много, много могло тут быть всего вместе.
— До свидания, — сказала фрекен, и покинула Даниэля с его сеном.
Вернувшись в санаторию, она уложила свои вещи, собрала свои французские романы, сложила их на дно сундука и заперла, потребовала счет и уплатила за него несколько бумажек, вынутых ею для этой цели. Она проявила при этом достаточную щедрость, и когда счет за один день оказался меньше обычного, то отослала его для исправления; она также щедро раздала чаевые. Могущественной таинственной поддержкой было сознание, что у тебя на груди пакет с деньгами.