Последняя глава
Шрифт:
Пришел доктор. Если он и понял из ее внезапного отъезда несколько больше, чем нужно, он был на этот раз достаточно умен, чтобы притвориться не знающим — нет, в конце концов, наверное, ничего доктор Ойен и не понял. — И ты, Брутиха! — сказал он, шутливо, и, по той или иной причине довольный этим своим словечком, сам засмеялся ему. В общем, его не удивляет, что она уезжает, в горах начало становиться холодно- он сам с удовольствием уехал бы. Не забыла ли она чего-нибудь, ту или другую книгу?
Ничего: если и забыла, она скоро вернется, ей надо только не надолго в Христианию, она и сундук здесь оставляет.
Неожиданная радость для доктора.
— Вот это хорошо,
Пришла заведующая. Те же любезности, та же вежливость.
Выходя из дома санатории со своим маленьким чемоданчиком в руках, фрекен д'Эспар прошла через гостиную. Это было сделано преднамеренно. Она очень хорошо знала, что другие дамы, жившие в санатории, не любили ее и хотела показать им, как и прежде, свое к ним равнодушие. Они не должны думать о ней ничего дурного, пусть смотрят, пожалуйста! Разве величайшая дерзость не была величайшей осторожностью! Она прошла через гостиную, как будто бы была процессией, проходящей между двумя рядами зрителей, и еще слегка почесала мизинцем в ухе. Никто не мог быть более дерзким, чем она.
В поезде никто не знал ее.
В первый же день по прибытии своем в Христианию она встретилась с мужчинами из своей прежней конторы. Встречали ее любезно, пригласили посетить известные ей холостые собрания, на которых она бывала раньше. Да, спасибо, она придет, но только ей надо побывать в городе.
Она нарочно устроила так, что встретилась с лесопромышленником Бертельсеном. Этот господин никогда не посмотрел на нее косо в санатории, наоборот, показывал, что ценит и уважает ее. И как-раз в веселую минуту легкого опьянения слегка пожал ей под столом ногу.
Она спросила его о фрекен Эллингсен.
Да, он видится с ней довольно часто, она себя хорошо чувствует. Он спросил в свою очередь о господине Флеминге. А не зайти ли им лучше в кафе, чем стоять тут посреди улицы?
Да, спасибо, если он протелефонирует фрекен Эллингсен и пригласит и ее.
Он пообещал это, и они пошли в кафе, спросили себе поесть и выпить. Бертельсен рассказал про фру Рубен, что она очень похудела, могла ходить теперь; она ведь помнит фру Рубен? Ну, теперь ее не узнать; от горя ли это из-за смерти мужа, или по какой-либо другой причине.
— А помните вы миледи, англичанку, жену министра? Вранье ведь это все, я недавно узнал из Швеции, она опасная мошенница. Но послушайте, фрекен, не взять ли нам автомобиль и не проехать ли ко мне? Там уютнее будет посидеть и поболтать.
— Да, хорошо, если вы протелефонируете фрекен Эллингсен, чтобы она пришла.
— Фрекен Эллингсен — да — нет, она дежурная, ей нельзя освободиться.
Тут вдруг фрекен д'Эспар оскорбилась. Она вовсе не влюблена в фрекен Эллингсен, но ее лицо вдруг совершенно побелело от гнева, что Бертельсен одурачил ее. О, она стала такая раздражительная, нужно было немного или даже ничего, чтобы вывести ее из равновесия, она была в каком-то необычном душевном настроении. Что в этом такого, разве фрекен д'Эспар не понимает, что он предлагает? Она не школьница. Но к тому она всего менее расположена, что он предлагает, она готова была бы плюнуть на прогулку с ним в автомобиле. Конечно, она сейчас же стала мягче и поблагодарила его за приглашение, но, выйдя из кафе, они расстались и пошли каждый своей дорогой.
После обеда она зашла к фрекен Эллингсен и нашла ее не изменившейся, полной романтики, разбойничьих рассказов и поэзии; голова ее была набита дюжиной занимательнейших рассказов, которые она собиралась писать, даже уже и писала. Из этого
Фрекен д'Эспар хотелось спросит эту особу, как осведомленную в области телеграфных сообщений, об одном беглеце, одном больном аристократе, но она не решилась. Слава Богу, он наверное, ведь еще не арестован, может быть, он уехал по одной из океанских линий в Австралию, в Южную Америку.
Не поедет ли с ней фрекен Эллингсен сегодня вечером к шефу конторы в его холостую квартирку?
— Спасибо, да. А, может, и Бертельсену приехать туда?
— Бертельсен — н-да… — хорошо, надо, чтобы они позвонили ему.
Фрекен д'Эспар зашла за ней вечером, и они поехали на холостяцкую квартиру. Но весело там не было. Собравшиеся старые товарищи были точь-вточь такие же, как и раньше, но фрекен д'Эспар изменилась. Господи Боже мой, что ей за интерес слушать о том, как идут дела в конторе, и о том, что, сам управляющий ухаживает за новой машинисткой!
— Говорит она по-французски? — спросила фрекен д'Эспар.
— Как сказать, говорит — говорить можно по-разному. Не так, конечно, бегло, как вы, но все-таки.
Фрекен д'Эспар улыбнулась, но в сущности все это было ей совершенно безразлично.
— Она приглашена в контору по фотографии, — сказал один из присутствующих.
И это тоже ей было безразлично.
— Ей уж и жалованье прибавили.
Все равно, все равно. У фрекен д'Эспар другое было в голове. То был инстинкт самосохранения, и тут надо было не щадить себя. Посмотреть вот на фрекен Эллингсен, как она себя прекрасно чувствует; но она не в таком положении, что над ней каплет, что она не должна терять ни минуты в борьбе за существование. Вот, сидит она себе, крупная и красивая — очень представительная особа, но она ничего с собой не делает, потому что ничто ее к этому не принуждает. Мужчины начинают восхищаться всем ее существом; глаза ее, поставленные слегка вкось, придают что-то своеобразное ее взгляду; у нее очаровательный большой рот, чудесные каштановые волосы — и тем не менее она не пользуется ничем этим, она ни в чем не принимает участия, она не живет. Она стала просто механизмом: заведи ее, и она будет рассказывать и сочинять, спустит с привязи пленную свою фантазию и даст ей полную свободу, пока она сама собой не остановится. Но ведь у нее глаза блестели и щеки розовели, когда она рассказывала свои бредни и поэтические измышления? Совершенно верно, механизм нагревался, работая. Потом в ней начинало что-то дребезжать, и она останавливалась. Потом начинались слезы.
«Треска сушеная» — подумала фрекен д'Эспар, и сказала:
— Ваше здоровье, фрекен Эллингсен.
— Благодарю, ваше также!
Фрекен д'Эспар поглощена своим и делит свое внимание между товарищами, рассматривая их. Они все более или менее плешивы, утомлены от постоянного стоянья и писанья за конторками, отцветшие в этом бесцельном ремесле: шеф конторы всех хуже — стареющий господин, он сам подсмеивается над своим голым черепом, проводит по нем ладонью и, указывая на него, говорит:
— Семейный недостаток!
Жизнерадостный господин, с перстнем с печатью на указательном пальце, он слывет среди кутил за независимого бонвивана и прожигателя жизни, не сданного еще в архив. При этом его домашняя обстановка соответствует его положению, две комнаты с портьерой посредине. Но для фрекен д'Эспар он не тот мужчина, который ей нужен; он слишком неоснователен и легкомыслен, без почвы под ногами, он ей не годится.
— Мы не позвоним по телефону? — шепчет фрекен Эллингсен.