Последняя игра
Шрифт:
После армии Сергуня-Гюнтер работал на студии рабочим и как-то познакомился с Асей. Он тогда пахал на одной из ее картин, а у Аси вкус, Мухин это знал очень хорошо, был крайне специфическим. Не то чтобы Ася была извращенкой, нет, но любила она «остренькое», чтобы нервы щекотало, чтобы мужик, лежащий рядом с ней был, как говорится, «что-то особенное»…
На удивление студийному люду, Ася и Сергуня подружились. То есть не просто переспали пару раз, а стали регулярно общаться, Ася покупала Сергуне выпивку, приглашала в гости, он на некоторое время стал, что называется, «официальным хахалем» второго режиссера, каковым тогда была уже Ася. Они даже ходили вместе в Дом кино на всякие просмотры, презентации и прочие тусовки – Ася в строгом черном платье и рядом с ней – Сергуня, затянувший широкие плечи и крутые
Потом он уволился со студии. Мухин, правда, очень сомневался, действительно ли по собственному, как было написано в его трудовой книжке, желанию сделал это Сергуня. Скорее всего, его бесконечные запои, прогулы и скандалы, мат, посредством которого он громогласно общался с работниками студии – а среди них были и самые маститые «творцы», – вынудили руководство тихонько, без скандала «уйти» Сергуню. Промышлял он какими-то мелкими аферами, случайными заработками, в число которых входило и вышибание долгов, правда, на самом низком, дворовом уровне. С бандитами авторитетными Сергуня, насколько Мухин знал по отрывочным слухам, курсировавшим в студийных коридорах и буфете, дел не имел, он был слишком независим и свободолюбив, чтобы становиться под авторитета. Он всегда предпочитал быть сам по себе.
Гюнтер привез с собой парня, которого называл Белым. Это был коренастый крепыш с длинными, как у гориллы, толстыми руками, увенчанными круглыми кулаками, пальцы которых, кажется, никогда не распрямлялись. Гогоча и производя вокруг себя невероятный шум, они сразу уселись за стол, ненароком отпихнув Мухина в угол дивана. Впрочем, не специально, а просто не заметив худощавого тридцативосьмилетнего «пацана».
Они говорили что-то о том, что «бабки вырубят за не хуй делать, Аська, завтра же без проблем, таких лохов надо учить, и все будет ништяк», пили водку, принесенную Мухиным, фужерами, курили траву, которую привез Сергуня.
Мухину стало скучно, и он, выпив два полных фужера и чуть не сблевав на втором, тихо убрел в соседнюю комнату, повалился на диван и мгновенно вырубился. Сквозь сон он слышал в соседней комнате громкий хохот, стук переставляемых стульев, звон стекла, потом загремела музыка, сопровождаемая топотом трех пар ног, все было громко и очень Мухину противно. Внезапно музыка оборвалась, и две грубых мужских и одна женская, сиплая, глотки заревели «Ой мороз, мороз, не морозь меня…»
Мухин, окончательно разбуженный, пошатываясь, встал с кушетки и вернулся к коллективу. Но пока он шел к гостиной, пение прервалось, снова раздался топот, и когда Мухин вошел наконец в ярко освещенную комнату, то застал там одного Белого, наливающего водку в свой фужер. Завидев Виктора, он молча пододвинул к себе еще одну посудину, наполнил ее и, поставив бутылку на пол себе под ноги, протянул над столом фужер.
– Давай, братан, вмажем. Гюнтер с телкой отвалили, теперь вдвоем посидим…
Мухин слышал доносившиеся из спальни вздохи-охи, скрип кровати и понимал, куда и зачем отвалили Гюнтер с Асей. Но обида уже ушла, он выпил водки, потом Белый налил еще, и он снова выпил, а потом этот самый Белый показался ему таким отличным, своим в доску парнем, что Мухин стал ему жаловаться на жизнь и просить помочь выпутаться из гнусной истории, в которую влип с этими четырьмя
– Не ссы, Витюха, – говорил Белый, обнимая его за плечи. – Ты пацан нормальный, блин, поможем, нет проблем. Мы своих не бросаем, все сделаем, бля буду, как надо… Давай еще накатим по граммулечке…
Глава девятая
Олег Олегович Грабко теперь сам не мог точно сказать, чем он занимается и что входит в круг его обязанностей. Бывший оперуполномоченный, работавший в Центральном районе, уволенный за то, что полез не в свое дело с помощью примитивной «подставы» – так можно убрать любого неугодного начальству человека, в органах с этим просто – потом, благодаря могуществу господина Логинова, помощника депутата Вальцева, восстановленный в должности и через месяц приглашенный этим самым помощником к себе на службу, Грабко теперь был каким-то «советником по оперативным вопросам» при этом самом депутате Вальцеве. Что это значит, он так и не понимал, но деньги получал исправно. Никакого криминала в его работе, так же как и в деятельности Вальцева не наблюдалось. Казалось бы, можно было успокоиться непоседливому оперу, но спокойствия не было, он все время ждал какой-то каверзы.
Все дело в том, что он хоть и не очень близко, но все равно достаточно знал помощника Вальцева, господина Логинова, или попросту Михалыча – бывшего вора, законника, с которым свела его судьба несколько месяцев назад и которому он помог разобраться с конкурентами – бандой Саши Кривого.
Его не мучила совесть, когда он думал, что откровенно помогал бандиту. Грабко давно уже понял, что в стране существует, так сказать, двойное правосудие. То правосудие, что вершило государство, он видел в кучах дел, лежащих в рабочем столе его подружки, старшего следователя Боковой. Осужденный на полтора года несчастный мужик, укравший в супермаркете бутылку водки «Абсолют» и пойманный тут же, на выходе, с поличным. Взят с поличным! Осужден и посажен! Полтора года… И бесконечные условно осужденные за разбой, грабеж, квартирные кражи, освобождаемые прямо в зале суда, – это, так сказать, бытовой уровень. А если о более серьезных вещах говорить, об этих самых бандитах, так там вообще все тихо, благостно и набожно. Освобождаются под подписку о невыезде, которой одно только применение могут эти бандиты найти… Что им эта подписка?..
Бокова была завалена этими дикими делами: о краже блока сигарет из ларька – осужден, посажен, о краже магнитолы из машины – осужден, посажен, об избиении работника милиции – освобожден в связи с амнистией, разбой – осужден условно, грабеж – амнистия… Ум за разум заходил. А Бокова жаловалась, что теперь и зарплату ментам перестали платить. На депонент ее, видите ли, складывают… До лучших времен. Денег, мол, у государства нет ментов содержать… «Конечно, нет, – думал Грабко. – Все деньги на взятки ушли, для тех, кого условно-досрочно за грабеж и поножовщину, и для тех, кого вовсе не посадишь, как ни ходи вокруг – не посадишь авторитета, хоть ты тресни. В лучшем случае, попарится он в Крестах месячишко в одноместной камере с телевизором, радиотелефоном, водкой и травой, а потом выйдет за недостатком улик».
А с помощью господина Логинова Грабко уничтожил целую банду. Физически уничтожил. Не всех, конечно, но те, кто остался в живых, сейчас всей компанией в Крестах. И не в отдельных камерах, а как все – там, где по тридцать человек в шестиместных отсеках.
Что с того, что Логинов этот, Михалыч то бишь, сам бандит? А те, кто в Думе заседают и воруют даже не вагонами, а географическими картами, – они кто? Приобретают недвижимость на средства партий, прописывают там родственников… Думать противно.
Олег считал, что конечный результат его сотрудничества с Михалычем все-таки имеет знак плюс. Одной бандой-то реально стало меньше. Значит, все какая-никакая, а польза тому самому простому народу, который он призван был защищать. Хотя и Михалыч – тоже гусь еще тот… Самого бы его прижать к ногтю не мешало… Но в глубине души Олег считал, что дойдет дело и до Михалыча, и до его Вальцева, который, на самом деле, был куклой, прикрывавший своим статусом делишки, прокручивыемые Логиновым-Михалычем уже на таком высоком уровне, куда Олегу взлететь было невозможно, даже будучи советником, специалистом и работником самого Михалыча. Богу – Богово, как говорится.