Последняя игра
Шрифт:
– Только в ваши дела я не лезу. Да мне и без надобности. Своих хватает, – сказал Андрей.
– Слышали, слышали, – широко улыбнувшись, уже по-другому, не так, как несколько минут назад, – напряженно и словно провоцируя на что-то, просто, по-свойски, мурлыкал Дробь. Сейчас, когда сошли с его лица напряжение и какая-то, словно маска, сковывающая все черты его крупного лица жесткость, он казался Насте даже симпатичным. Коротко стриженный, высокий спортивный парень, явно младше Андрея, лет двадцать пять всего с виду можно дать… И лицо простое такое, она чуть не подумала – «доброе»… Нет, за этим добрым лицом много должно быть очень недобрых мыслей, а еще больше – дел. Иначе не стал бы он «смотрящим» в «Октябрьской», туда лохов не назначают… – Слышали, – повторил в третий раз Дробь, – жениться собрался, братва говорит?
– Собрался.
– Невеста? – осторожно взглянув на Настю, спросил Дробь.
– Невеста, – просто ответил Андрей. – Настя.
– Очень приятно, – невпопад сказал Дробь, словно увидел ее только что. – Данила.
– Паша, – буркнул Папа, но взгляд его тоже помягчел.
– Я так понимаю, что Настя у нас при делах?
– Да, – коротко ответил Андрей. – Раз она с нами сидит, так, естественно, при делах. У меня от нее секретов нет.
– Слышал я, – продолжал Дробь, – что она и в этом деле голос имеет. Вокзал я имею в виду.
– Имеет. – Андрей кивнул.
– Я что хочу сказать… раз вы по малолеткам там… Так, может, если мы все обкашляли, может… – Он как-то странно начал запинаться.
– Говори, говори, не стесняйся.
– Да вот я говорю, что клиент у нас такой… Я-то сам этим делом не занимаюсь, западло мне… А клиент, девчонки говорят, иной раз просит малолеток. Богатые бывают клиенты…
– Это в «Октябрьской»-то богатые?
– А чего? Бывают, и очень даже, между прочим, часто. При бабках. Торгаши в основном. Рынки-то рядом – Некрасовский, Кузнечный. Гостиница-то между рынками…
– Ну да. Так и что?
– Так, может, если нужда будет у меня, позвонят вам? От меня, скажут. Богатым-то чистенькие нужны, есть у вас на примете такие? Чтобы не страшно было…
– Есть, – сказала Настя. – Ну что, Андрей, пусть звонят?
– Запишите ее трубу, – Андрей продиктовал номер Настиного радиотелефона. – Звоните. Сможешь помочь, точно? – он внимательно посмотрел Насте в глаза.
– Без вопросов.
С тех пор Настя регулярно получала просьбы сутенеров Дроби предоставить хороших девочек, и Настя обеспечила работой Нинку выше крыши. Поскольку Дробь и его работники знали, что Нина и те, кто приходил с ней, – девочки Андрея и Насти, которая сама по себе уже стала кем-то вроде своеобразного авторитета в среде подчиненных Дроби да и Папы, то с оплатой работы девочек проблем не было, и Нинка стала поговаривать о покупке себе новой квартиры. Она все продолжала ютиться на Пушкинской со своей мамашей, водочной торговкой. Домашняя обстановка после номеров «Октябрьской», хоть и не слишком шикарных, вернее, вообще не шикарных, но чистых и прибранных, стала ее угнетать.
Проблем со стороны братвы на Московском вокзале тоже не возникало. Наоборот, Папа несколько раз справлялся у Насти, не нужна ли ей помощь со стороны его ребят: вокзал – дело тонкое… А может быть, нужно сказать наоборот – грубое. Отморозки из окрестных трущоб, конечно, доставали. Дробь как в воду глядел. Никакой управы на них не было, никакого закона… И Настя, не ставя Андрея в известность, пару раз звонила Папе на трубу с просьбой, чтобы он прислал помощь, немедленно и сильную. Девчонок, бывало, прихватывали в закоулках вокзала, за стоянкой такси, в районе строительства нового главного здания, среди куч битого кирпича и замерших на ночь бульдозеров и тракторов. Пару раз настоящие баталии разворачивались за этими кучами мусора и наполовину снесенными стенами жилых домов.
Милиция вокзальная на все это смотрела сквозь пальцы, зная, что ребята Папы в первую очередь сами не хотят беспредела в черте вокзала и если они кого-то метелят, значит, за дело.
В свете всего этого покушение на Андрея выглядело каким-то полным бредом. Ну обиженные, конечно, были, и много – те же отморозки. Но, во-первых, для того, чтобы выйти на Андрея, как на вершину пирамиды, у них не было чисто технических возможностей, во-вторых, не в их стиле было переться за тридевять земель, за город, сидеть в засаде и профессионально стрелять – два попадания с двух выстрелов, из пистолетов, даже не из винтовок, это о чем-то все-таки говорит. Нет, эти сразу отпадали. Дробь и Папа – им меньше всего было выгодно снова рушить отлаженную структуру взаимодействия с Настей и Андреем. Бизнесмены, прикупавшие участки земли под строительство, ни сном ни духом не знали, что их ожидает через пару лет, – за это было заплачено в мэрии кому надо, и Андрей мог дать голову на отсечение, что никто ничего не знает о грядущих планах перестройки области. Возможно, даже сам мэр еще не был в курсе, что и когда начнет строиться за пределами Центрального района. Эта информация была высшей секретности и стоила очень больших денег. Да и не те люди были эти барыги, чтобы покушения устраивать. Ведь при продаже участков Андрей внимательно изучал кандидатуры своих жертв и старался максимально себя обезопасить. Да и, в конце концов, покупали они землю вообще не у него, а у трех липовых фирм, никак по документам с Андреем не связанных.
Настя чувствовала, что и Андрей темнит. Он явно что-то подозревал, но не хотел раньше времени ее расстраивать. Ни ее, ни Кислого. Видно, что-то было очень серьезное, если он даже своего друга не поставил в известность о том, что вертелось у него в голове. Настя, конечно, осталась у него. Они лежали рядом. Она осторожно гладила его по груди, а он говорил, что свадьба, которая должна была состояться через неделю, состоится, и ему наплевать на всех киллеров, вместе взятых. Он говорил, что такую нагонит охрану, что не то что киллер, муха не пролетит.
– Да и не будет ничего, – сказал он наконец. – Это какая-то темная история… Они так явно не будут действовать. Я чувствую. Надеюсь, что в данном случае интуиция меня не подведет. Думаю, они сейчас возьмут тайм-аут. А вообще-то, – сказал он после долгой паузы, – я думаю, что это была акция устрашения и предупреждения. Они бы меня запросто там грохнули. Зверя же положили сразу, а пока я у машины лежал, могли пристрелить за милую душу. Но не стали. Вот в чем вопрос.
– Кто – они? – спросила Настя.
Андрей не ответил и начал целовать ее, сначала тихонько, нежно, потом, распалясь, как обычно, до умопомрачения, до самого утра, и снова Настя, в который уже раз, растворялась в нем, забывая обо всем на свете.
Глава восьмая
Буфет киностудии «Ленфильм» видел многое. Со сменами генеральных секретарей и генеральной политики партии в области кинематографии менялись и его интерьер, и меню, и контингент за столиками. Очень суматошное время было, как ни странно, для большого, всегда полутемного зала на втором этаже студии, в конце так называемой «эпохи застоя». Здесь никаким застоем и не пахло. Возле кофеварки всегда топталась длиннющая очередь, являющаяся лучшим тестом для распознавания кто есть кто. Многие, очень многие желали выпить чашечку кофе и съесть бутерброд с рыбкой, копченой колбаской, икоркой, буженинкой – то есть с продуктом, являющимся определенной редкостью для того времени и служащим символом какого-то большого праздника – Нового года, Первого мая или, если поднапрячься как следует, поскрести по заначкам, перехватить деньжат на службе, то и Восьмого марта можно было себе позволить… Здесь праздник был каждый день. Красиво выложенные на тарелочках кремовые пирожные, все эти колбасы-ветчины-буженины-рыбки, коньячок и водочка, кофе, конечно же, портвейн и сухонькое на полках, салатики – рай земной, а не буфет. А очередь являлась лучшим тестом для выяснения – студийный «волчара» пришел за кофейком или рюмкой-другой водочки, то есть «свой» человек, или «левый», забредший в безнадежных поисках работы, в попытке проникнуть внутрь святая святых, в касту киношников, закрытую и охраняющую свои рубежи с гордостью и твердостью, достойными гораздо более полезного обществу применения.