Последняя игра
Шрифт:
Но в самом начале, когда Михалыч только привез ребят к себе и еще не посвятил в тонкости предстоящего дела, которое должно было растянуться на всю их жизнь (короткую или длинную – не знал и сам Михалыч; скорее всего, думал он, что короткую), он слишком рьяно взялся за дело.
Врачей-то было много, и хороших врачей. И препараты Михалыч мог доставать любые. То, чего нельзя было найти за деньги, можно было за большие деньги… И связи в городской управе тоже пришлись очень кстати. Константин Дмитрич Марский, врач, совмещающий работу в Военно-медицинской академии и консультации в известной всему Питеру психиатрической больнице на набережной реки Пряжки, стал у Михалыча частным гостем. Он был гурманом, и в тот период, когда он бывал здесь раза по три в неделю, не переставал виться над дачей ароматный дымок, исходящий от большого мангала, стоящего во дворе. На кухне все время в крупных чанах томилось нежнейшее мясо, вымачиваемое в чудовищно острой смеси самых экзотических маринадов и приправ, которую готовил собственноручно Марский.
Кроме денег Марский получал от Михалыча то, что в России всегда было много важнее – связи. Связи с большой буквы. Ему помогли с обменом квартиры, растаможили без проблем автомобиль, на который он, честно говоря, уже хотел плюнуть и забыть о покупке, сделанной в Германии – «дешево и сердито» показалось ему в Гамбурге, но на Питерской таможне «дешево» отпало и осталось одно «сердито»…
Теперь он приезжал в своей «БМВ» по три раза в неделю на дачу господина Лагутина – престижный врач на престижной машине, в солидное место. Приезжал и привозил с собой небольшой чемоданчик со шприцами, ампулами, таблетками, резиновыми лентами, полотенцами, привез даже пару смирительных рубашек.
И перед тем как приняться за священнодействия, за ритуальные обряды, которыми сопровождалось приготовление по одному ему известным рецептам божественного шашлыка, Марский работал в подвале с Даней и Тиграном, убивая в них склонность к побегу хоть и из очень комфортабельной, но тюрьмы, куда они попали вроде бы и по собственному желанию, но ведь желания детей так часто меняются… А Михалыч – человек серьезный, он не может как флюгер на ветру поворачиваться в зависимости от детских прихотей. Он так привык – сказано раз, значит, так и будет, как сказано. И никаких поворотов, никаких «задних ходов» быть не может.
Константин Дмитрич был человеком еще сравнительно молодым, сорока пяти лет от роду, красивым и сильным мужчиной. Был он холост, хотя нравился женщинам. И они ему нравились, причем сразу все, он ни на одной из них не мог остановиться и ни с одной не желал оставаться подолгу… Благосостояние его за полтора месяца дружбы с Михалычем выросло несоизмеримо с тем медленно ползущим процессом накопления капитала, который происходил у него до этой счастливой встречи и такой удачной работы.
Все было бы хорошо у Марского, если бы не напился он однажды сверх всякой меры, до полной потери ориентации и не выпал из окна собственной квартиры, с седьмого этажа, и не упал бы на козырек парадной, забрызгав кровью и какой-то гадкой слизью мамашу с коляской, совершавшую вечерний моцион по асфальтовой дорожке вокруг дома… Сослуживцы на похоронах и поминках тихо удивлялись, говоря друг другу, что, вот, мол, и на старуху, дескать, бывает проруха: не пил, не пил, и в голову никому прийти не могло, что Костя, такой всегда трезвый и заботящийся о своем здоровье, может так разгуляться, так ужраться…
А Михалыч в день смерти Марского сидел в подвале и смотрел на ребят, вяло и без удовольствия кушающих шашлык, приготовленный доктором. Сегодня Марский сделал им последнюю серию уколов, сказав, что теперь только таблетки – три раза в день, и все. Что в ближайшее время они никуда не убегут. Лежать будут. Выполнил Марский свою работу и теперь должен молчать. Слишком уж деликатное дело было… Вот и замолчал господин доктор, надежно замолчал, навсегда.
А ребята продолжали некоторое время оставаться расслабленными и вялыми. Спали, когда просыпались, хотели есть. Михалыч приставил к ним Слепого – на самом-то деле он был зрячий, но стрелял зато так, что в полной темноте по слуху мог легко уложить противника. За это и кличку получил. Слепой от дел отошел, годы сказывались, они с Михалычем ведь почти ровесниками были. Слепой и занимался пацанами, жизни их учил, истории всякие рассказывал, благо в его жизни было что вспомнить. Много интересного видел Слепой на своем веку, и не только видел, а и сам принимал участие в таких операциях, о которых даже в детективных книжках не пишут, фантазии не хватает придумать. Опять же стрельба в темноте… Заинтриговал, короче говоря, постепенно приходивших в себя пацанов, что и требовалось. И стал их потихоньку кроме, что называется, чисто житейской мудрости обучать стрельбе из легкого огнестрельного оружия… Что и требовалось Михалычу, ради чего вся эта история и затевалась.
Глава двенадцатая
Валера отпустил пацанов только к вечеру. Он сидел в своей квартире на Староневском. До Рубинштейна, где был «главный» дом Крепкого – кроме роскошных апартаментов почти на углу Невского, у шефа имелось еще три или четыре квартиры, которые он к тому же постоянно менял, что было одним из элементов его конспирации, – было минут пять спокойной езды. Охрана, стоявшая «под квартирой» шефа, докладывала, что все вокруг тихо, и Валера решил не светиться там попусту. В первую очередь надо было выяснить, что случилось с шефом, на чем его повязали. Очень темная история.
Он весь вечер названивал знакомым ментам, которых у Валеры было в достатке. Все с ведома шефа, разумеется. Андрей всегда поощрял контакты с правоохранительными органами, если они не носили характер ссучивания братвы. За такие дела было одно наказание – дно не очень удаленного от черты города озера. А так, в плане обмена информацией, профильтрованной шефом, – чем больше, тем лучше. Да, они тоже давали ментам информацию, но она всегда касалась исключительно барыг. На правильных ребят никто никогда не настучит. Не было ни разу, чтобы кого-то из братвы взяли по наводке банды Крепкого. А с барыгами – когда кто-то из них вставал на пути или мешал провернуть выгодную сделку, – не церемонились. Компромата хватало на всех. По специфике своей работы «новые русские» бизнесмены не могли быть кристально чисты перед законами, которые еще к тому же были, по меткому народному замечанию, дышлом. И вертели этим дышлом менты при помощи Крепкого так, как было нужно в первую очередь Крепкому.
Менты обещали узнать, перезвонить. Он уже переговорил со всеми адвокатами, работавшими на Быкова, все были наготове и били копытами в готовности ринуться в бой за такого золотого в буквальном смысле слова клиента, каковым считался в адвокатской среде Андрей Быков.
Но никаких вестей, однако, ниоткуда не поступало. Полная тишина. Не самому же в ментовку бежать: я, мол, племянник дяди любимого, где он, расскажите, люди добрые…
К вечеру Валерой овладело чувство подступающей опасности. Непонятно, откуда оно шло. Валера перебрал в уме все последние дела – здесь все было чисто. Никто не мог держать зла на их команду. Разве что с шефом кто-то личные счеты сводит? Или действительно случайно на херне какой-нибудь залетел? Так в этом случае уже, наверное, если бы не гулял на воле, то какая-то известность была, ясность какая-нибудь…
Когда он позвонил днем, голос его был вполне обычным… Только пауза какая-то слишком длинная перед тем, как он попросил приехать не одному Валере, а с пацанами. Словно раздумывал, прикидывал что-то. Что же там случилось, в этой квартире?
Валера понял, что самое разумное, что он может сейчас сделать, это поехать к этому злосчастному месту, где забрали шефа, покрутиться там, разнюхать, что да как, соседи ведь, дело тонкое… В России особенно. Целые касты есть, целые кланы людей, любимым занятием которых является наблюдение. Не конкретно – слежка за каким-то одним объектом, по заданию начальства или из личных соображений, а просто наблюдение. Абстрактное, неперсонифицированное, наблюдение ради наблюдения, смысл жизни сводится к подглядыванию за всеми, за кем только можно как-то подглядеть. Нет щелки в двери или просвета между занавесками, мимо которого люди этого клана пройдут спокойно, не прильнув хоть на секунду к щелке, не заглянут, привстав на цыпочки, с замирающим дыханием за занавески.
Он оставил машину возле метро, пешочком, неторопливо пошел в направлении Настиного дома, оглядываясь искоса по сторонам и стараясь прислушиваться к обрывочным словам редких прохожих. Уже смеркалось. Белые ночи закончились, было прохладно, лето в этом году выдалось на редкость дождливое и противное, холодное, слякотное, пасмурное петербургское лето на протяжении которою всего несколько ясных, теплых дней порадовали посеревших от недостатка солнечных лучей горожан.
Валера сел на лавочку под оградой детского сада напротив Настиной парадной, вытащил сигареты и закурил. Он очень редко позволял себе это баловство, исключительно по необходимости. Сейчас был именно тот случай – сидящий без дела взрослый мужик в наше время может вызвать совершенно дикие подозрения, особенно у людей того склада, которые больше всего интересовали в данный момент. То есть у подглядывающих, подслушивающих, наблюдающих…