Последняя игра
Шрифт:
Настя же, казалось, вообще не реагировала на то, что творилось вокруг. «А ведь, – думал Олег, – она еще больше должна отвыкнуть от этой давки. Последние года два она ведь ни в метро, ни в автобус не садилась, наверное, ни разу…» Но, прижатая к заднему стеклу «Икаруса», девушка смотрела на грязноватый пиджак, обтягивающий широкую спину мужика, буквально падающего на нее при каждом рывке автобуса, и думала о чем-то своем. Она даже к окну ни разу не повернулась.
Когда автобус остановился на площади и народ повалил к дверям, толкаясь и поругиваясь вполголоса, по привычке злобно, но осторожно, чтобы не нарваться на кулак, случайно
– Все, девочка моя, очнись. Думай давай, куда ехать.
Он поднял руку, и первое же такси вильнуло с Московского проспекта, остановившись в трех шагах от Олега.
– Проезжай, – махнул он рукой. – Извини, ошибся…
– Козел, – бросил в открытое окно водила, и его белая «Волга», взвизгнув колесами, унеслась вперед.
Олег остановил вторую машину и толкнул Настю на заднее сиденье.
– К Кузу поедем, – сказала она. – На Декабристов…
– Это кто? – спросил Грабко.
– Все нормально. На Декабристов, – проговорила Настя монотонно и отвернулась к окну.
Она смотрела на серые здания Московского проспекта, грязную толпу Сенной площади, обшарпанные стены с отвалившейся штукатуркой, черный блеск канала Грибоедова, взлетала и плюхалась на сиденье, когда машина скакала по ухабам, которыми богаты петербургские дороги вплоть до самого центра города, и на нее наваливалась тоска такой силы, какой не было еще в ее жизни ни разу. Даже когда погибли родители. Тоска, парализующая не только мысли, но и движения. Не было ни аппетита, ни желания закурить или выпить, даже мысль об Андрее, сидящем в тюрьме, мелькнула на мгновение и тут же исчезла, показавшись лишней и ненужной.
– Где встать-то? – спросил водитель, когда машина ехала уже по улице Декабристов.
– Настя? Ты что, спишь? – повернувшись к ней, Олег потряс ее за плечо. – Где остановиться?
– Вон там, на углу, – спокойно ответила она, стряхнув с плеча руку Олега. – Оставь меня в покое…
Олег расплатился с водителем и вопросительно взглянул на Настю.
– Туда, – сказала она тихо, махнув рукой в направлении арки проходного двора.
– Здесь надежно? – спросил Олег. – Что за люди?
– Куз. Марк. – Настя отвечала односложно, через силу, словно каждое слово давалось ей с огромным трудом. – Пьет сильно. Старый знакомый. Никто его искать не будет. Никому не нужен…
Настя далеко не всегда была так равнодушна к сорокалетнему журналисту Марку Кузу, в свое время блиставшему на страницах самых прогрессивных газет и журналов своими откровенными высказываниями и острыми фразами.
Он и в Настиной судьбе принимал самое живейшее участие, и в криминальные ее делишки был втянут, и работал даже на нее некоторое время, так сказать, уполномоченным по связям с общественностью. Но его призванием оставалась журналистика, и Марк, потрудившись на ниве полукриминального Настиного бизнеса, тогда еще вполне легального, связанного с музыкальными магазинами, покинул ее фирму. Не его это было дело. Он должен писать, а не бегать за кредитами и долговыми расписками…
Настя это прекрасно понимала и не стала уговаривать Марка остаться у нее. Он, в конце концов, в отцы ей годился по возрасту, что она его будет жизни учить?.. У него своя голова на плечах. И между прочим, многие из пишущей братии называли его голову золотой.
Они стали видеться реже, у каждого была масса своих дел, которая еще к тому же и росла с каждым днем. Перезванивались, поздравляли друг друга с днями рождения, с Новым годом… А потом Настя узнала через каких-то случайных общих знакомых, что Марк ушел из газеты со скандалом, что-то было связано со взятками… Она позвонила ему, предложила помощь, он отказался…
Она знала, что он начал пить, опускаться, перестал зарабатывать деньги, кормился случайными публикациями и какими-то книжками, выходящими в маленьких издательствах. Книжки посвящены были в основном известным музыкантам, о которых он когда-то писал. В эти сборнички входили некоторые из его статей, и редакторы подкидывали ушедшему в тень журналисту кое-каких деньжат. На бедность…
Сын его ушел жить к матери, с которой Куз давно был в разводе, он поменял свою неплохую квартирку на Петроградской на однокомнатную в полуразваливающемся доме на Декабристов, получил приличную, по его нынешним, конечно, масштабам, доплату и потихоньку пропивал ее в одиночестве. Если не считать, разумеется, бесчисленных тараканов на крохотной кухоньке, выходящей окном в унылый узкий двор-колодец. Даже телефона не было в его новом жилище…
Олег поднимался по узкой, с щербатыми ступенями, темной лестнице вслед за Настей. Лампочки, которые должны были бы гореть здесь круглые сутки, отсутствовали – ЖЭК, видимо, без напоминаний жильцов не спешил входить в расходы, а жильцам было, кажется, вообще наплевать на внешний вид и внутреннее убранство этого дома. Окурки на заплеванном полу, странно липкие перила, раз коснувшись которых, Олег решил не повторять больше этой ошибки, мутные, треснувшие по углам стекла окон на площадках, сквозь которые с трудом различалась грязно-желтая стена дома, стоящего напротив…
Куз открыл дверь сразу, не спросив, кто, да зачем. Бояться ему было нечего. Так он, во всяком случае, полагал.
– Здрасьте, – сказал он, почесывая всклокоченную бороду. – Вы к кому?
Потом, прищурив близорукие глаза, – очки он надевал только выходя на улицу или смотря телевизор, не привык еще к ним, – увидел за спиной Олега Настю, и губы его растянулись в добродушной, искренней улыбке.
– А-а-а… Настя! Каким ветром в наши края? Ну заходите, заходите, рады гостям дорогим…
– Олег, – представился Грабко, протягивая руку.
– Господи, да мы же с вами знакомы. У Насти и виделись… Забыли меня, должно быть…
Он говорил быстро, весело и нервно, как всякий добрый русский алкоголик, предвкушающий хорошую выпивку в хорошей компании.
– Давайте, давайте, – приговаривал Куз, маша рукой в сторону единственной своей комнаты. Олег вошел в нее и не без удовольствия отметил, что комната еще не успела принять вид обычного «бомжатника», жилища опустившегося алкаша. Старинный большой письменный стол, на нем возвышалась пишущая машинка, горы бумаги, покрытой ровными строчками и девственно чистой, карандаши, ручки, пепельница, забитая окурками, – обычный литераторский беспорядок. В комнате стояли вполне приличный диван, два мягких кресла, торшер, буфет… В общем, если бы не толстый слой пыли, покрывавшей все это благолепие, и пара десятков пустых водочных бутылок под подоконником, то жилище некогда известного автора можно было бы назвать вполне приличным и пригодным для… Олег сам не мог сказать себе, для чего. Для того, чтобы здесь отсидеться? Наверное, так…