Последняя игра
Шрифт:
Глава двенадцатая
Словно и не было этих последних, темных и кровавых двух лет. Словно она снова в школе и полутайком, прислушиваясь, не застучат ли на лестнице шаги родителей, не заскрипит ли в замке ключ, неловко и неумело шарит рукой между своими ногами, пытаясь помочь такому же неловкому и неумелому однокласснику, пыхтящему, красному, потеющему, вздрагивающему от неожиданных прикосновений.
Санек изображал из себя мужика мужицкого, но Настю в этом деле было не провести. Он облапил ее, поволок к дивану, и она улыбалась, стараясь делать это так, чтобы он не заметил и не засмущался окончательно. Если бы она не предугадывала каждое его движение и не помогала, неизвестно, вообще получилось ли у него хоть что-нибудь… А так – получилось. Если можно, конечно, три минуты неистовых содроганий и скрипа зубами считать сексом, то это был его первый, видимо, секс.
Она не могла себе объяснить, зачем вообще сделала это. Санек уж никак не походил на ее романтического героя, но, с одной стороны, она ведь тоже человек, с другой – жалко его, так смотрел, умолял просто… Причем безнадежно. А тут такой вдруг для него сюрприз свалился. А от нее не убудет – что он может, с такими-то детскими его возможностями. Да и в общем, если не обращать внимания на его слюнявые поцелуи и пыхтение, даже, можно сказать, где-то приятно…
– Ну все, – сказала она, поднимаясь с дивана.
Санек валялся ничком, совершенно обессиленный, как будто не пять минут возился, а всю ночь пахал без остановки.
«Счастливый, – вдруг подумала Настя. – Все у парня еще впереди…»
– Ну ты даешь, – сказала она на всякий случай, чтобы не расстраивать его, чтобы он подумал, что действительно мужик хоть куда. Ведь главное в мужике – уверенность. Будет она у Санька – в следующий раз, с новой «девушкой его мечты», у него все выйдет лучше. – Не ожидала от тебя…
Она подхватила одежду, принесенную Саньком, и исчезла в ванной.
Выйдя оттуда, она наткнулась на пронзительный взгляд удивленных глаз Санька. Он уже натянул штаны и застегивал рубашку, но, увидев Настю, так и замер, не успев заправить.
– Да… – протянул он.
– Что? – спросила Настя. Она подошла к зеркалу и внимательно оглядела свое отражение. Мужской джинсовый костюм, рубашка, ботинки, темные очки, бритая голова…
– Похожа я на… – начала она, но Санек не дал закончить вопрос.
– Да похожа-то похожа… На пацана, в общем, издали… ну и вблизи… тянешь, конечно… Только, как бы это сказать… Очень такой пацан особенный из тебя получился… Хотя я-то ведь знаю, что ты не пацан, а если не знать…
Он подошел поближе, взял ее за плечи, повернул спиной, как модельер, рассматривающий свое новое изделие.
– Ничего, ничего… Пройдись немножко…
Настя сделала несколько шагов по комнате, засунув руки в карманы джинсов, стараясь держать бедра и шагать «по-мужицки», по крайней мере так, как ей казалось, должны ходить настоящие пацаны.
– Стоп, стоп. Не надо только маршировать. Иди свободно, нормально. Вот, вот так… Ничего. Если в лицо не вглядываться, то терпимо. А со спины – вообще нормально. Только на голову что-нибудь надо… такое… Кепку, что ли?
Настя вышла на улицу, еще ясно не представляя, куда она двинется. Ей нужно было остаться одной, и не только, чтобы обдумать дальнейшие действия, но и чтобы начать их. Она никогда не делала прогнозов на много ходов вперед, ей очень нравилась фраза, от кого-то когда-то услышанная: «Я совершаю поступки и принимаю последствия». Именно так она и поступала. Главное – действовать, а не сидеть на попе ровно, как говорили еще в школе…
Ну, ладно. Олег взял на себя получение информации через милицию – благо сам бывший мент и дружков с подружками у него там в достатке. Говорит, надежные, не продадут, не все там ссучились, далеко не все. Хотя и зарплату не платят вроде уже полгода. А Настя ударит по журналистам. У нее здесь свои связи.
Она прохлюпала пешком по грязной снежной каше Московского проспекта до Парка Победы, привыкая к новому своему облику. Сначала ей казалось, что каждый прохожий либо оглядывается на нее, изумленно выпучив глаза, либо просто осторожно косится, но через некоторое время Настя поняла, что это просто ее мнительность, что никому до нее дела нет. Для пущей мужественности она купила в ларьке пачку «Беломора» и закурила папиросу – впервые в жизни попробовав настоящего пролетарского дымку, в котором, как ей показалось, от табака не было вообще ничего. Едкий, тяжелый дым сразу, словно теркой, прошелся по языку, заставив Настю сплюнуть, словно со слюной могло уйти изо рта отвратительное, глубокое жжение, разъедавшее слизистую.
Так, покуривая и поплевывая, она миновала кучку неофашистов, называвших себя «русистами», вечно тусующихся возле станции метро «Парк Победы», прошла, проталкиваясь между молодыми, полненькими и розовощекими «христианскими демократами», с удивительным постоянством устраивающими свои сборища напротив «фашиков», и никто на нее не обратил внимания, никто не хмыкнул, никто пальцем не показал.
Поняв, что она, кажется, перевоплотилась в облик городского обыкновенного небогатого паренька, Настя села в автобус и поехала в центр, на улицу Декабристов, где проживал ее давний знакомый, друживший еще с Настиным папой, журналист Марк Аронович Куз. Он много помогал Насте и был посвящен в ее полукриминальные и откровенно противозаконные делишки и дела, будучи одним из немногих в этом городе людей, которому она полностью доверяла и на которого могла рассчитывать в любой ситуации.
Она помнила, что вечерами, особенно в последнее время, Куз предпочитал сидеть дома. Правда, за то время, пока ее не было в городе, все могло измениться, но у Насти было предчувствие, что она застанет своего старика дома.
Во дворике высокого пятиэтажного дома старой, дореволюционной постройки стояла одинокая скамеечка. Летом вокруг скамеечки был разбит заплеванный хилый газончик – домоуправление тщетно пыталось озеленить асфальтово-бетонно-каменные лабиринты проходных дворов, сейчас же скамеечка торчала из серо-бурой снежной каши, мгновенно после снегопада теряющей свой естественный цвет от копоти и гари автомобильных выбросов и щедро рассыпанных по всему двору окурков и собачьих экскрементов.
Сейчас на скамеечке сидела троица в меру пьяных молодых людей пэтэушного вида – в пуховиках, двое – в черных широких джинсах, третий – в брюках с претензией на респектабельность, в ботинках с толкучки, без шапок. Сверкая ежиками жестких волос, они потягивали дешевое пиво, покуривали и тихо гыгыкали над какими-то своими плоскими анекдотцами.
– О-о! Петух! – сказал один из них вслед прошагавшей мимо Насти.
– Петух идет по парку! – многозначительно повторил другой.