Последняя игра

Рыбин Алексей Викторович

– Останови здесь, – сказал Петя, оглянувшись и убедившись, что на «хвосте» у них никто не висит.

После того как машина замерла, Петя аккуратно тюкнул рукояткой пистолета в затылок водителя, потрепал младенца по розовой, мокрой от соплей и слез щеке и, оставив его на сиденье машины, вышел на улицу, снова огляделся и быстро исчез в одном из утопающих в грязи переулочков, затерялся среди загаженных стен пакгаузов и бесконечных заборов.

Глава пятнадцатая

Разговор с Кузом не внес в Настины планы никакой ясности.

Говорили они и вправду долго, часа два, за это время Марк уговорил еще почти литр «Русской», но он был мужик крепкий, и количество выпитого алкоголя не отразилось на ясности его речи и стройности мышления.

По его словам, в городе сейчас начинается серьезная война, очень серьезная, большой передел бандитской собственности и сфер влияния. Все газеты пестрят сообщениями о смерти Праздникова, предположениями и догадками, прогнозами и обвинениями, огульными и бездоказательными, направленными на самые разные политические и общественные организации, на политические фигуры, стоящие, казалось бы, на совершенно противоположных полюсах.

– Понимаешь, еще этот Кибиров приехал… Как он приехал, так все и началось. А Андрюху твоего выпустили из «Крестов» тоже прямо перед его приездом.

– А какая связь с московским депутатом у Андрея? – спросила Настя. Она уже слегка опьянела, выпив четыре рюмки едкой, пахнущей какой-то химией водки, но ей стало хорошо, тепло и уютно, лицо Марка было таким родным, домашним, словно и не уезжала она из Питера, словно не сажали в тюрьму Андрея и не было всего того страшного, что последовало за этим… Михалыча этого жуткого…

Марк жевал гибкие палочки черемши, которые смешно застревали в его, как всегда, нечесаной и неухоженной бороде, и Насте казалось, что вот сейчас они махнут еще по одной рюмашке, посмеются над каким-нибудь свежим журналистским анекдотом и она поедет к Андрею на улицу Рубинштейна, примет ванну. Они сядут перед телевизором, вернее, лягут…

– Это ты меня спрашиваешь, какая связь? Я думаю, ты лучше меня должна знать. Я-то не в курсе ваших дел, вообще ничего не знаю. Могу только определенно сказать, что выпустили его из тюряги не просто так. С таким диагнозом, как у него, просто так под подписку не выпускают. У нас же едва шум не поднялся в газетах – бандитов, мол, на свободу… Но весь пожар кто-то неожиданно притушил. Главный вызвал пару журналюг к себе и сказал тихонько, что про дело Быкова писать не стоит. А конкретней – чтобы в печать не просочилась ни одна заметка о его освобождении из-под стражи. Вот так тебе, бля, свобода слова. Правда, говорит, в оперативных интересах, мол, органы приказали… Знать бы только, какие такие органы… Похоже, на Андрюху твоего как на живца кого-то кто-то ловит.

– Кого же это?

– Не знаю, не знаю… Может, и тебя…

– Меня? А я-то на хрена кому сдалась?

– Да вот я тоже думаю… Однако в магазин твой заходили люди, спрашивали. И вообще, шустрят по городу. Возле дома твоего парни какие-то пасутся… Ко мне даже один урод заглядывал, но я прикинулся мертвым. – Марк кивнул на бутылку. – У нас это просто. Помычал на него, бородой потряс, как юродивый, он и понял, что со мной дела иметь не стоит. Ушел. Так что кто-то тебя тоже разыскивает, Настенька. Ты будь осторожней. – Он взял бутылку и словно выдавил из нее последнюю жалкую струйку в свою рюмку. – И все-таки я рад, что ты вернулась. Прорвемся, первый раз, что ли? – Он опрокинул рюмку в рот.

– Сейчас побежишь? – спросила Настя, кивнув на пустую бутылку.

– Зачем? У меня еще есть. Я свою дозу знаю, закупаю на день, чтобы десять раз не бегать…

– И что, каждый день у тебя такие дозы? По полтора литра?

– Не-е, не каждый. Я же еще работаю. Сегодня выходной. Завтра отосплюсь, граммов двести приму – и все! Послезавтра к станку. – Он кивнул на письменный стол с возвышающейся на нем огромной пишущей машинкой.

– Чего компьютер-то не купишь себе?

– Не люблю. Привык к этой моей… А там еще мало ли что, нажрешься, весь текст сотрешь или током ебнет, извини, конечно… С машинкой спокойнее. Безопасней.

Настя покачала головой:

– Смотри не сдохни… как собака.

– Не сдохну. Привык.

– Ладно, Марк. Поехала я.

– Ты где остановилась? Как тебя найти-то, если что?

– Я тебя сама найду.

– Понимаю. – Марк прищурился. – Конспирация…

– Не обижайся, Марк. Так лучше. Ты же знаешь…

– Знаю, знаю. Знания преумножают скорбь… Меньше знаешь, дольше проживешь…

– Что-то в этом роде, – улыбнулась Настя.

– Давай я тебя хоть провожу. – Он стал подниматься, но его шатнуло вперед, он зацепил ногой стул, упал грудью прямо на свою пустую рюмку, выругался, выпрямился, опираясь руками о столешницу.

– Нет уж, – сказала Настя. – Сиди-ка ты дома. Сама дойду. Тачку возьму, ничего со мной не случится…

На улице была уже тьма непроглядная. Да и не только на улице. Начиналась она уже этажом ниже, когда Настя вышла из теплого желтого света лампочки над дверью Куза. Тьма обступила ее, и Насте вдруг стало тяжело дышать. Ускорив шаги и крепко держась за липкие перила, она доковыляла по крутым ступенькам до первого этажа и вышла на улицу.

Здесь было так же темно, как и на лестнице. Свет редких окон почти не падал во двор – окна были плотно занавешены, словно граждане пытались любой ценой, любой лишней тряпкой отгородиться от наводившего ужас и тоску враждебного внешнего мира, спрятаться в своей скорлупе, пусть тонкой и хрупкой, за жалкими картонными жэковскими дверьми, но дающими хотя бы иллюзию безопасности.

Впереди, прямо на дорожке, по которой Насте предстояло пройти до выхода со двора, темнота сгущалась плотным шевелящимся клубком, вдруг из клубка вылетела красная искорка и исчезла. Тут же темный клубок взорвался взрывом хриплого гогота, и Настя вспомнила тех троих, что сидели с пивом на лавочке посреди двора.

Она подумала, что, наверное, стоит пробраться вдоль стены, хотя там и грязи по колено, и не видно ни черта, но впереди уже раздался крик:

– О!!! А это кто?!

Как они умудрились ее заметить в такой темноте? Наверное, у гопников, привыкших шататься по ночным подворотням, глаза, как у кошек, зоркие…

– Пацаны, а вот и пидор наш пришел! А-га-га… – продолжал пьяный, отвратительно низкий голос. – Эй, петушина, иди сюда!!! Куда ты от нас сбежал, маленький?!