Последняя королева
Шрифт:
Отец и Филипп каждый день ездили со своими слугами и соколами на охоту, а мы с матерью сидели в саду под лимонными деревьями вместе с нашими женщинами. К моему замешательству, мать и словом не обмолвилась о том, что обсуждала со мной наедине; казалось, будто мы вернулись во времена моего детства, когда мы с сестрами сидели вокруг нее, занимаясь повседневными делами. Фрейлины матери расспрашивали меня о детях и о жизни во Фландрии, с интересом выслушивая мои ответы, особенно мои описания роскошных дворцов и потрясающих произведений искусства. Я рассказывала им, что очень скучаю по детям, но они растут крепкими
Ночью в наших покоях я расспрашивала Филиппа о его разговорах с отцом, полагая, что они могли касаться в том числе и союза с Францией, но он отвечал, что они вообще не обсуждали этот вопрос, и, похоже, вообще ни о чем не подозревал. Судя по всему, они с отцом лишь наслаждались мужскими радостями охоты; Филипп восхищался слугами, которые скакали a la jinete, с высоко подтянутыми к седлу стременами, мрачной красотой цитаделей и изобильными лесами, внезапно сменявшими каменистые пустоши. Он говорил, что земля в Испании невероятно плодородна, но ее не используют должным образом; если бы ее обрабатывали как следует, мы могли бы кормить целые народы.
Несмотря на усталость, ночами он становился лениво-любвеобильным. Он медленно входил в меня, и свеча возле постели отбрасывала на потолок наши тени. Меня утешало, что, хоть мне пока и не удалось вызвать его на более серьезный разговор, он не спешил уходить и, похоже, даже получал удовольствие.
Вечером накануне того дня, когда мы должны были вернуться в Толедо, чтобы встретиться с Безансоном и советниками отца – ибо развлечения подходили к концу и пора было браться за дело всерьез, – Филипп настоял, что наденет бордовый бархатный костюм с золотыми вставками. На фоне простых шерстяных одежд моих родителей он выглядел ослепительно. Лето только началось, но уже наступила жара, и даже во дворце царил зной, так что я предпочла скромное голубое платье. Филипп уговорил меня надеть сапфиры, которые подарил мне по случаю рождения Элеоноры – почти единственные драгоценности, кроме рубина матери, которые я сочла безопасным взять с собой в поездку.
Когда мы вошли в зал, оказалось, что в нем выделили помещение, отгородив его мавританскими ширмами из сандалового дерева. Обычная компания вельмож и придворных отсутствовала, и стол был накрыт лишь на четверых, но с неожиданной роскошью, от которой у Филиппа расширились глаза. По сторонам буфета стояли вазы литого серебра величиной с небольшие башни, на кружевной скатерти выстроились серебряные блюда и золотые кубки, инкрустированные драгоценными камнями. Я бросила взгляд на мать, и та безмятежно улыбнулась в ответ. Мне сразу же стало ясно: несмотря на внешне отрешенный вид, она слышала все, о чем я говорила в саду, и сегодня решила похвастаться своим богатством и роскошью. Похоже, следовало ожидать чего-то из ряда вон выходящего, поскольку все эти сокровища обычно хранились в Сеговии и их явно привезли сюда специально.
Слуги принесли нам
Когда паж начал наполнять наши кубки густым риохским вином, раздался голос отца:
– Что ж, может, обсудим ваш союз с Францией?
Я замерла в кресле. Филипп поднял взгляд, держа у рта нож с насаженным на него куском перепелки.
– Что?
– Французскую помолвку. – У отца на скулах проступили желваки. – Вы же не думаете, что мы заставили вас и мою дочь проделать такой путь лишь затем, чтобы отдать Испанию Валуа? Помолвку следует отменить, – невозмутимо добавил он. – Луи Французский только и ждет, чтобы поживиться нашими владениями в Италии. Этот союз подрывает к нам доверие и не позволяет провозгласить вас нашими наследниками.
Мать не двигалась с места, не сводя взгляда с Филиппа.
– А я, – холодно ответил мой муж, – проделал такой путь не затем, чтобы мне диктовали условия. Как я вам уже говорил, этот союз мне на пользу. Как эрцгерцог Фландрии, я не откажусь от данного слова.
– Но вам придется – как будущему королю-консорту Испании, – вмешалась мать, и лицо отца помрачнело. – Фернандо неоднократно пытался за эти недели намекнуть вам, что вашего союза с нашим врагом никто не потерпит. Кортесы не пожалуют вам титул, если вы не поступите по-нашему. Что касается меня, я никогда не вверю мой трон тому, кто не понимает разницы между нами и той нацией лживых волков.
Филипп со звоном бросил нож на блюдо и злобно взглянул на меня.
– Безансон был прав, – прошипел он. – Вы меня еще не знаете! – Он вскочил, опрокинув кресло. – Никогда тому не бывать, – сказал он матери. – Я Габсбург и должен исполнять свой долг. Я не ваша марионетка, мадам, и не намерен отдавать власть моей жене. У вас нет никаких полномочий вести переговоры. Если поступите по-моему – может, я и подумаю о том, чтобы пересмотреть условия моего союза с королем Луи. А пока что все остается как было.
Он вышел, оставив нас сидеть за столом. Паж с графином в руках застыл как вкопанный. Жареный каплун, которого я ела, обжигал желудок. Я начала что-то говорить, просто чтобы заполнить жуткую тишину. Мать, побелев, осела в кресле, и к ней бросилась фрейлина. Побледневший отец повернулся к ней. Она кивнула, прижав руку к груди, затем с помощью фрейлины встала и вышла из зала с таким видом, будто вокруг нее рушилась крыша. На меня она даже не посмотрела.
Зато отец буквально пронзил меня взглядом.
– Dios mio, – прошептала я, – что случилось?
– Твой муж – осел, недостойный даже носить ярмо, не говоря уже о коронах, которые мы с матерью защищали всю нашу жизнь. Но он прав. У нас нет полномочий вести переговоры. Не сейчас. – У него перехватило горло. – На днях мы получили страшное известие. Пытались сохранить его в тайне, надеясь, что сможем достучаться до рассудка твоего мужа. Похоже, он все-таки об этом узнал, вероятно через курьеров, которых ежедневно посылает к нему проклятый Безансон.