Последняя любовь лорда Нельсона
Шрифт:
— Неужели я должен остаться в одиночестве, когда упадет занавес после моей комедии? Неужели мой Горацио испортит эффект той шутки, которую я придумал для своего ухода со сцены? Тогда и вся пьеса не доставила бы мне удовольствия. Я стал бы в гробу ворочаться, в гробу!
Они все вместе поселились в особняке на Пикадилли. И пока Нельсон находился в Адмиралтействе, сэр Уильям сидел в глубоком кресле своей спальни, держал руку Эммы в своих руках и непрестанно говорил о друге. Называл его человеком чрезвычайно правдивым, не способным на какое бы то ни было притворство, на какую бы то ни было ложь,
Как только он слышал приближающиеся шаги, лицо его светлело. Он протягивал входящему в комнату Нельсону руки, привлекал его к себе, не отпускал его. Ночи напролет сидел вместе с ним и Эммой, смеясь, болтая, перебирая общие воспоминания. Как будто старался не упустить ни одного мгновения, которое мог еще провести с ними.
Вечером пятого апреля Нельсон принес известие, что в ближайшее время Франции будет объявлена война и что он заявил о своей готовности принять верховное командование над Средиземноморским флотом.
Сэр Уильям пожелал ему счастья. Пожалел, что не может поехать вместе с ним, чтобы вновь увидеть Неаполь, Палермо, места былых триумфов. Затем погрузился в раздумье. Отпустил Эмму и Нельсона раньше обычного. Попросил их только завтра утром пить чай у него в комнате.
Он принял их, сидя в своем кресле у накрытого к завтраку стола. Пожал им руки. Кивком пригласил их сесть перед своими приборами. Попросил Эмму разливать чай; отослал камердинера.
— Я не понимаю, — пошутил он, — почему последний час нашего совместного пребывания должен быть отравлен присутствием постороннего лица.
Нельсон посмотрел на него с удивлением.
— Последний час? Что это пришло вам в голову?
Сэр Уильям засмеялся.
— Ну, я думаю, вы теперь будете настолько заняты приготовлениями к вашему средиземноморскому походу, что у вас останется не так уж много времени для старого, больного человека. Вот поэтому я и решил проститься с вами сегодня. — Он бросил взгляд на часы над камином. — Девять. Вы подарите мне час до десяти? Только шестьдесят минут. После этого я с благодарностью милостиво вас отпущу.
Его голос звучал странно, он словно над кем-то подтрунивал.
Эмма и Нельсон растерянно взглянули друг на друга. Возникла какая-то напряженность, они почувствовали смущение и умолкли.
Он, казалось, вовсе этого не замечал. С улыбкой взял стакан, который подала ему Эмма. Выпил чай одним глотком.
Уютно устроился в кресле и начал болтать.
Помнят ли они еще теорию истерии у мужчин и женщин, которую выдвинул Чирилло, когда он не хотел отпустить в Кастелламаре Эмму и Нельсона вместе? Забавным был этот доктор с его опасениями, что они будут оказывать друг на друга пагубное влияние. Все получилось совершенно иначе. Эта дружба породила только добро, все возвышенное и благородное. Величие Англии, славу Нельсона, счастье Эммы.
Ах, бедный Чирилло был слишком кабинетным врачом, слишком мало знал он действие сил природы. Не думал о том, что цветы украшают себя яркими красками, чтобы привлечь насекомых, помогающих опылению. Что самцы на глазах самок сражаются друг с другом, чтобы показать
Героизм проявлялся всегда ради восхищенного взгляда самки.
Он с улыбкой кивнул Эмме. Пожал ей руку. Поблагодарил за то, что она сделала из Нельсона героя. Героя, чье величие равно ее красоте. Он чист, как она, не запятнан ни грехом, ни виной.
Ах, бедный Чирилло! Не опасался ли он, что два таких человека как Эмма и Нельсон не смогут жить вместе, не став жертвами неистовой взаимной любви?
Сэр Уильям уже тогда сам вразумил его. Он объяснил, что Нельсон — британец. Честный, порядочный, высокопоставленный человек, который, в отличие от итальянцев, ни в коем случае не смог бы украсть у друга жену.
Разве это не так?
И вспомнив гавот Люлли, к которому он в ту пору написал новые слова, он стал напевать:
— Нет, мы не воры… нет, мы не воры…
Его тихий, усталый голос перешел в странный дрожащий смех, который внезапно вырвался у него из горла. Откинувшись в кресле, он какое-то время лежал неподвижно, с закрытыми глазами.
Затем кивком подозвал Нельсона, как до этого Эмму. Пожал ему руку. Поблагодарил за то, что тот пощадил седины друга, не сделал его посмешищем, не отнял жену у старика.
Ибо что же должен был предпринять сэр Уильям, если бы Нельсон его обманул? Неужели сделать такую же глупость, как Том Тит [77] , которая раззвонила повсюду о крушении своего брака, превратила это в публичный скандал, стала мишенью для насмешек? Разве не поют обманутым мужьям насмешливую песню о старом муже и молодой жене?
77
Прозвище леди Нельсон. (Примеч. авт.)
Ему оставалось бы только одно: подавить гнев, сделать хорошую мину при плохой игре, представиться человеком, ничего не подозревающим, простодушным. Но от всего этого его предохранила порядочность Эммы и Нельсона. И за это он им благодарен, сердечно благодарен. К сожалению, у него нет возможности вознаградить их по заслугам. Его завещание — лишь слабое отражение той признательности, которую он испытывает.
Правда, он не может полностью исключить из завещания Гревилла, как он вначале намеревался. Но Эмма увидит, сдержал ли он свое обещание сделать ее единственной наследницей. Ведь он обещал ей это в ту пору, когда она дала согласие стать его женой.
А Нельсон… Он и о нем подумал. Помнит ли он еще миниатюру с портретом Эммы, которой она украсила свой пояс на приеме после Абу-Кира? Разве не мечтал тогда Нельсон иметь эту миниатюру?
— Это должно было стать сюрпризом вам, Горацио, — медленно произнес он, с трудом переводя дыхание. — Но почему же я должен отказаться от удовольствия самому передать вам это?
Дрожащей рукой он указал на шкатулку, стоявшую на столе.
— Это там. Ты не принесешь мне ее, любимая?
Она безмолвно повиновалась. Пошла, хоть ноги не слушались ее. Подала ему шкатулку.