Последняя милость
Шрифт:
— На матче по керлингу фотограф тоже был?
Лайон снова кивнул. Вид у него при этом был разнесчастный.
— Надеюсь, вы понимаете, что это может означать?
— Это всего лишь слухи. Подлые, беспочвенные слухи.
— Это означает, что он мог сфотографировать человека, который убил вашу жену.
— А-а… — только и смог произнести в ответ Лайон. Но даже при всей своей проницательности Гамаш так и не смог понять, что выражало это междометие — радостное удивление или испуг.
— Как ты думаешь, кто это сделал? —
— Руфь.
— Руфь? Ты действительно так думаешь? — Подавшись вперед, она впилась взглядом в мужа. Питер почти всегда оказывался прав. Иногда это даже пугало Клару. — Ты думаешь, что это Руфь убила Сиси?
— Я полагаю, что не так уж далек от истины. По крайней мере, насколько я могу судить, из всех, кто там присутствовал, только Руфь способна убить не задумываясь.
— Но ведь на самом деле ты так не думаешь? — Слова Питера удивили Клару, хотя нельзя было сказать, что она категорически не согласна с ними.
— Ну почему же, думаю. Это заложено в ее натуре. Если она до сих пор никого не убила, то только потому, что у нее не было мотива и возможности. А способность убить была всегда.
— Но разве стала бы она убивать кого-то током? Мне всегда казалось, что если бы Руфь решила отправить кого-то на тот свет, то воспользовалась бы для этого своей палкой. Может быть, застрелила бы или переехала машиной. Руфь никогда не отличалась особой утонченностью.
Питер подошел к книжным полкам и начал просматривать названия расставленных как попало и просто сложенных стопками книг. Здесь были и биографии, и романы, и книги по истории и искусству. Множество детективов. И поэзия. Замечательная поэзия, которая заставляла Клару вздыхать и напевать в ванной. Именно там она любила читать стихи, потому что поэтические сборники были, как правило, тоненькими, и их было легко держать скользкими руками. Питер даже ревновал жену к словам, которые доставляли ей подобное наслаждение. Читая их, она издавала такие звуки, как будто они ласкали ее, входили в нее и прикасались к ней так, как имел право прикасаться только он. Питер сам хотел стать причиной ее вздохов и стонов. Но она вздыхала над Этвуд, Ангелоу и даже Йитсом. Она напевала и стонала от удовольствия, когда читала Одена и Плеснера. Но самое большое наслаждение ей доставляли стихи Руфи Зардо.
— Помнишь этот сборник? — Питер снял с полки тоненькую книжечку и передал ее Кларе. Она наугад раскрыла ее и прочитала:
Ты бабочкой ночной летела И невзначай мою щеку задела Во тьме. Убила я тебя. Не знала, Что ты всего лишь мотылек Без жала.Клара быстро перелистала страницы, просматривая одно стихотворение за другим.
— Они почти все о смерти или об утрате, — сказала она, опуская книгу. — Я никогда не обращала
Она закрыла тоненький томик. Это был один из самых первых сборников Руфи.
— Они не просто о смерти, — поправил ее Питер.
Он подбросил в камин березовое поленце, которое сразу же весело затрещало, и отправился на кухню, чтобы проверить, не подгорела ли запеканка, которую они разогревали к ужину. Уже оттуда он крикнул:
— Они еще и весьма утонченные. В Руфи есть много такого, о чем мы даже не догадываемся.
— Всего лишь ночная бабочка, у которой нет жала… — задумчиво сказала Клара.
Была ли Сиси всего лишь ночной бабочкой? Нет. У Сиси де Пуатье было жало. Это ощущал на себе любой, кто подходил к ней достаточно близко. И Питер ошибался относительно Руфи. Всю свою горечь она выплескивала в стихах. Руфь никогда не скрывала своих чувств, а Клара знала, что злоба, которая способна довести человека до убийства, должна долгое время вызревать, и очень часто это происходит под спудом фальшивых улыбок и сладких речей.
Зазвонил телефон. Питер снял трубку и перекинулся с кем-то парой слов.
— Допивай свое вино, — сказал он, появляясь на пороге гостиной. — Мирна приглашает нас пропустить по стаканчику в бистро.
— То есть я должна быстро допить один бокал, чтобы выпить другой?
— Совсем как в старые добрые времена.
Арман Гамаш стоял на крыльце бывшего дома Хедли. Только когда за ними с Лемье закрылась дверь, он смог наконец расслабиться. Старший инспектор чувствовал себя ужасно глупо. Вместе с Лайоном он обошел все это угрюмое жилище. Нравиться больше оно ему от этого не стало, но никаких призраков и вурдалаков он там тоже не обнаружил. Дом казался просто очень печальным и поникшим. Он отчаянно нуждался в смехе. Так же как и его обитатели.
Перед уходом Гамаш еще раз заглянул в гостиную, где на диване по-прежнему сидела Кри, в сарафане и шлепанцах. Он укутал ее одеялом и сел напротив, глядя в бесстрастное юное лицо. Потом инспектор закрыл глаза и сосредоточился.
Он пытался установить бессловесный контакт с Кри, дать ей понять, что все будет хорошо. Когда-нибудь. Жизнь не всегда так мучительна. Мир не всегда жесток. Нужно только немного потерпеть. Счастье обязательно придет. И его нужно будет встретить. Возвращайся…
Он повторил это несколько раз, открыл глаза и увидел Лемье, который стоял в дверях, наблюдая за ним.
Теперь, оказавшись наконец снаружи, Гамаш поплотнее запахнул парку и зашагал по тропинке, направляясь к машине. В воздухе кружились легкие, пушистые хлопья — предвестники начинающегося снегопада. Он посмотрел на раскинувшуюся внизу, сверкавшую рождественскими огнями деревню. И подобно елочной гирлянде, в его мозгу вспыхнули слова Габри: «Чудовище мертво, и мирные селяне празднуют избавление». Намек на Франкенштейна был совершенно прозрачным. Но вот только в той истории селяне не просто праздновали избавление от чудовища, они сами же и убили его.