Последняя неделя лета (Квинт Лициний 2 - вбоквелл)

Последняя неделя лета.

Воскресенье, 21

Феодосия. Пляж.

Солнце, прячущееся почти все лето, к концу августа опомнилось, расплавило облака, и, ярко сияя, стало плавить побережье, и даже море.

На площади, перед пляжем, густая толпа облепила бочку с квасом. Полненькая продавщица, в кокетливом белом чепчике и передничке, игнорируя нетерпение окружающих, обмахивалась газетой, и лениво наполняла ряд стоящих перед ней бокалов и бокальчиков.

У самой стены, дребезжа железными внутренностями, харкая, сипя и отплевываясь, успешно составляли ей конкуренцию, автоматы газированной воды.

Рядом с ними, на длинной лавочке, на, давно поделенных и контролируемых мафией бабушек, местах, шла бойкая торговля вечным, южным наркотиком - семечками. Зачерпываемый, маленькими, гранеными стаканчиками, он перетекал из стоящих рядом сумок, сначала в, свернутые из четвертинок газетного листа, кулечки, а потом, и в потные ладошки, жаждущих очередной дозы. Наркоманов было много, поэтому почти весь пляж был усеян шелухой.

Вдали, за оградой, узкую полосу прибоя оккупировали дети. Они носились друг за другом, трудолюбиво рыли ямочки, визжали, брызгались, вбегали и выбегали из моря и занимались другими важными детскими делами.

Чуть дальше, там, где вода промочила песок, но куда уже не доставали волны, в пьяном шахматном порядке, лениво совершая рокировки, бродили взрослые. Одни принимали солнечные ванны, другие готовились войти в довольно мутную воду.

Сквозь их строй, с завидной регулярностью, один за другим, курсировали частники, держа в обеих руках сумки с кукурузой, пирожками, фруктами, раками, рыбой, сахарной ватой, трубочками со сгущенным молоком и другой снедью. У моря было многолюдно, поэтому траектории их перемещений напоминали кардиограмму, во время активной реанимации. Частники то замирали, остановленные непроходимой стеной тел, то резко ускорялись, завидев просвет, а то и поворачивали на призыв очередного покупателя. Иногда они останавливались, с облегчением ставя ненавистные сумки на песок, выкладывали товар, и, тогда, неспешно, гремя мелочью, к ним начинал подтягиваться народ.

Прямо с того места, где заканчивался мокрый песок, и почти до раздевалок, все пространство было плотно застелено подстилками, полотенцами, покрывалами, самого разного размера, фасона и цвета. Лишь в самом углу пляжа, то ли собирая, то ли выращивая мух, оттеснив стадо подстилок, прятался, за кривыми деревьями, пляжный туалет.

Недалеко от него, сразу за деревьями, на красной подстилке, с синим драконом, распушившим хвост и высунувшим язык, лениво валялись Тома и Яся.

Весь пляж заполнял гомон, состоящий из отрывков разговоров, смеха, ругани, шарканья шагов, визга детей, призывных криков продавцов и многих других, давно надоевших и раздражающих слух звуков.

– Ветра нет, а мне кажется, и тут пахнет - Тома села и передвинулась, чтобы опять спрятаться от, выглянувшего из-за зонтика, солнца. Рукой попыталась отогнать муху, усевшуюся на обнаженную мякоть арбуза, лежащего на краю полотенца. Муха немного отлетела, но сообразив, что вялый взмах угрозы для жизни не представляет, вернулась и, села на арбуз. Тома, не обращая больше на нее внимания, переключилась на муравья, деловито взбирающегося по ее ноге. Атака оказалась более успешной, но муравья это не смутило. Даже будучи сброшенным с ноги, он не растерялся, тут же подбежал к ближайшей подсолнечной лузге, схватил ее и, пыжась, потащил по одному ему известному маршруту.

– Может перестелемся?
– обратилась она к Ясе.

– Куда?
– ответила та, безучастно лежа на спине.
– Ближе к морю места будут освобождаться лишь после обеда.

– Мало нам этой тесноты на пляже, так еще и эта давка в автобусах, где все норовят наступить тебе на ногу.

– Да уж, - передернула плечами Яся, - меня, сегодня, один татарин, в автобусе, в углу, баулами так зажал, думала, не вырвусь и пропущу остановку. Чуть платье не порвала, пока всех растолкала и, через закрывающую дверь, продралась. А потом этот пляж... Его хоть иногда убирают? Эта шелуха от семечек, эти окурки, огрызки, не знаешь, куда и постелить полотенце, чтобы потом не пришлось стирать.

– И, заметь, - продолжила Тома, хмуро глядя на пляжную элиту, лежащую на деревянных лежаках, - мы ни разу, ни разу, за все время тут, не смогли занять хотя бы один лежак. Их что с вечера занимают?

– И к воде трудно пробраться,- философски заметила Яся, - как же я хочу, с разбегу, влететь в чистую прозрачную воду! И, при этом, ни на кого не натолкнуться. Но тут разве влетишь? Скорее в тебя влетят... Хочу песка, чаек, простора! Как же я мечтаю оказаться на необитаемом острове!

– Чтоб ни баб, ни вина! Никого ни души, только я!
– Тома, похоже, процитировала неизвестного Ясе поэта.

– И пообщаться не с кем. И, вообще, самое большое одиночество в толпе!
– нелогично, и, не стыкуясь с ранее сказанным, опять процитировала она где-то вычитанную фразу.

– Одинокие мы с тобой, - и закачала головой, изображая печаль и отчаяние, - как, два тополя на Плющихе.

– Ну, уж ты одинокая, - фыркнула в ответ Яся, - Дюша, вон чего стоит. Лейтман, как кот на колбасу, на тебя пялится. Хочешь, еще троих назову, кто по тебе сохнет?

Тома не захотела. Вместо этого, поправила съехавшую бретельку купальника, побарабанила ногами о полотенце и посмотрела с признательностью на Ясю, и сменила тему:

– Хорошо хоть ты передумала и согласилась со мной поехать, а не осталась скучать в Ленинграде.

Она благодарно погладила, расслаблено лежащую Ясю, так что та, непроизвольно вздрогнула.

– Без тебя я и вовсе тут умерла бы со скуки.

– Ну что, опять по кукурузе?
– заметив, идущего, вдоль моря, мальчишку, с сумками в руках, предложила Тома.

– Ты еще трубочки со сгущенкой предложи, - строптиво отказалась Яся.
– Я уже объелась и этой кукурузой и этими трубочками.

– А пирожки мама запретила покупать, - с сожалением сказала Тома.

– И что тогда?
– лениво откинулась на песок Яся.
– Семечки опробуем?

– Что ты! Нельзя! Только те, с рынка, которые пожарили дома, можно! Мама строго, настрого запретила покупать. Ей соседка, по секрету, сказала, что среди продавцов есть бабка, которая болеет туберкулезом. Причем в открытой форме. Так эта бабка, ты не проверишь. Она пожарит семечки, а потом плюет в них.

Яся вздрогнула и с опасением посмотрела на подсолнечную лузгу, густо усеявшую все, не занятое подстилками, пространство.