Последняя ночь Клеопатры
Шрифт:
– Да, собственно, ничего определенного.
Мартыненко пожал плечами.
– Вспомните, пожалуйста, Олег Ярославович, – попросила я, – это очень важно для расследования. Может быть, Елизавета Максимовна говорила о своем нездоровье, то есть о проблемах со своим здоровьем? Или, возможно, она назвала профиль специалиста? Например, невролог, ортопед или еще кто-нибудь?
– Мм… Вроде бы Лиза упомянула невролога. Или психолога? Вы знаете, я никогда не запоминал названия всех этих специальностей. Помню только, как называется мой специалист – гастроэнтеролог. Как говорится, у кого что болит, тот о том и говорит, – он невесело усмехнулся.
– А что, у Елизаветы Максимовны раньше были проблемы с… нервами? – осторожно спросила я.
– Вроде бы были, но я не совсем уверен.
– Я вас поняла, Олег Ярославович, – сказала
– Тогда я пойду? – он вопросительно посмотрел на меня.
– Да, конечно. Всего вам доброго.
– До свидания.
Он ушел, а я тоже стала собираться на выход. Мне ведь надо было еще отвезти ключ Алевтине Григорьевне. Я вдруг вспомнила, что оставила включенным компьютер Елизаветы. Я вернулась в спальню и подошла к компьютерному столу. Мне тут же пришла в голову идея посмотреть информацию на психотерапевта Георгия Листопадова. Не знаю, почему меня посетила эта мысль. Наверное, здесь имел место ассоциативный ряд: невролог – психолог – психоаналитик. И конечно же, незабываемый бесплатный «тренинг», на который затащила меня Ленка-француженка и который проходил под патронажем Георгия Листопадова. Я набрала в поисковике исходные данные персоны. Почти тут же обозначились сайты. Я открыла один из них. Так. Листопадов Георгий Александрович, сорок семь лет, психиатр, психотерапевт, нарколог, гипнолог, кандидат медицинских наук… место работы – Вторая клиническая больница, частная клиника «Авиценна», лечебно-консультативный центр. Тут же прилагалась фотография Листопадова. Правда, волосы у Георгия Александровича на фото были все же покороче, чем на тренинге. Мне он очень здесь напомнил Николая Васильевича Гоголя: крупный нос, выразительные глаза и волосы на прямой пробор, закрывающие уши. Ладно, пора собираться и уходить. Я выключила компьютер и вышла в гостиную. В глаза мне бросился раскрытый альбом, который я так и не досмотрела до конца. Захвачу-ка я его с собой, возможно, он мне еще пригодится. Кстати, можно будет прямо сейчас показать его Ольге Петровне: вдруг она опознает того мужчину, с которым Елизавета пришла домой.
Я вышла в холл и открыла сумку, чтобы положить туда фотоальбом. Но тут он выскользнул у меня из рук и упал. Я нагнулась, чтобы поднять его, коснулась пола, и в этот момент моя рука нащупала что-то круглое. Сначала я приняла это «что-то» за упавшую монету. Однако захватив с пола сначала альбом, а затем и сам круглый предмет, я обнаружила, что держу в руках пуговицу. Я рассмотрела ее: пуговица была обычная, цвета топленого молока. Наверное, поэтому на ней так явственно выделялись маленькие красные пятнышки. Несомненно, это была кровь! Только вот чья? И еще я заметила на пуговице совсем крохотный остаток светлой ткани. Вывод напрашивался сам собой: пуговицу оторвали во время борьбы кого-то с кем-то. И она отлетела в сторону. А может быть, это произошло как раз тогда, когда преступник разбил голову Елизавете? Нет, ведь смертельный удар был нанесен женщине в гостиной, а пуговица нашлась в холле. Как-то не вяжется одно с другим. Ладно, возьму ее с собой и покажу Алевтине Григорьевне. Возможно, ей известно, кому эта пуговица может принадлежать. Я положила пуговицу в сумку, закрыла дверь и спустилась вниз. Теперь осталось показать фотографии в альбоме консьержке, и можно будет ехать к Алевтине Григорьевне.
Но Ольга Петровна, хотя и была на своем рабочем месте, уделить мне время не смогла: вместе с представителем от правления жилищно-строительного кооператива она составляла график очередного дежурства. Ладно, подойду к ней в другой раз. Теперь поеду к Алевтине Григорьевне. Я вышла из подъезда, села в свою «девятку», сверилась с адресом, который мне дала Городенчикова, и поехала.
Алевтина Григорьевна проживала в доме сталинской постройки на улице Парижской Коммуны. Я набрала на домофоне номер квартиры, но мне никто не ответил. Я в раздумье постояла еще несколько минут и только начала набирать номер квартиры Городенчиковой еще раз, как дверь подъезда открылась и во двор вышла женщина пенсионного возраста с мусорным ведром в правой руке.
– А вы к кому? – спросила она меня и окинула подозрительным взглядом.
– Я к Городенчиковой Алевтине Григорьевне, – ответила я, – но почему-то никто не открывает. Вы не знаете, что случилось?
– А-а, – протянула женщина, – к Алевтине, значит. Да… несчастье у нее. Горе, можно сказать. Вот что. Подождите меня, я
Она отправилась в глубь двора, туда, где виднелись крышки мусорных баков. Через минуту она вернулась.
– Пойдемте, сядем, здесь скамейка есть, – и она показала рукой на лавочку, стоявшую у подъезда.
– Наконец-то добилась, чтобы поставили нормальную лавочку, – сказала она, когда мы сели. – А то стояла какая-то развалюха: два столбика и шатающаяся досочка. А эту досочку то и дело убирала жиличка с первого этажа. Ей, видишь ли, не нравилось, что по вечерам тут как раз под ее окнами собиралась молодежь и шумела. Можно подумать, что молодые должны чинно сидеть и молчать, – она хмыкнула.
– А вы будете соседкой Алевтины Григорьевны? – спросила я, переводя разговор на личность Городенчиковой.
А то женщина, похоже, собралась рассказывать мне типичные дворовые дрязги.
– Да, – ответила женщина, – в соседях мы с ней уже без малого полвека.
– Так долго?
– Да, – подтвердила она, – все на моей памяти: и как Аля жила сначала с отцом и матерью, потом замуж вышла первый раз, родила мертвого ребенка, разошлась с мужем, второй раз вышла, родила Лизочку, потом Костю. Ну, а там пошли похороны. Сначала отец скончался от рака, потом мать после инсульта недолго прожила. Мужа Аля похоронила, вот уж никто не ожидал, что он так скоро покинет этот свет. Всего пятьдесят лет было мужику. Инфаркт! Хотя, наверное, этого стоило ожидать.
– Почему? – спросила я, хотя меня, конечно, совсем не интересовала история болезни отца Елизаветы.
– Так все от переедания! От чего же еще! Вы бы видели, какие пироги, торты и плюшки пекла Аля чуть ли не каждый день. Да и в остальном они питались так, как мы с мужем кушаем только по праздникам. Обед обязательно состоит у нее из трех блюд, как положено: салат, закуски, горячее, второе с гарниром, ну и десерт. Муж у Алевтины в этом смысле требовательный был. Не сядет за стол, если он не будет сервирован по всем правилам: скатерть, салфетки, да не какие-нибудь полихлорвиниловые, а настоящие, льняные. Обязательно, чтобы на столе был салат. Причем он мог к нему и не притронуться, но салатница должна была быть непременно. Ну, и конечно, всякие там куриные окорочка, закуски, еще бог знает что. Но по правде сказать, Алевтина кулинарка отменная: готовит все очень вкусно.
– Да, правильное питание для здоровья имеет очень большое значение, – заметила я, думая, как бы мне увести соседку Городенчиковой от воспоминаний о ее муже.
– Ну вот, а еще у Максима работа была очень нервная, – продолжала женщина.
– А где он работал? – спросила я.
– В последнее время предпринимателем на оптовом рынке на Ленинградской улице. Знаете, где бывший завод?
Я кивнула.
– Он и продукты привозил, и сам за прилавком стоял. А дома, как говорила Аля, еще и подсчитывал допоздна. Понятное дело, что нервничал. Торговля – это такое дело, что… – она не договорила. – В общем, похоронили Максима и стали жить втроем: Аля, Лиза и Костя. Лиза окончила институт, Костя тоже после школы стал дальше учиться. Вот, казалось бы, жизнь наладилась. Но не тут-то было.
– А что же такое случилось? – спросила я.
– Да я же и говорю: горе у Алевтины большое – дочку убили на днях!
Соседка Алевтины Григорьевны, очевидно, решила, что я являюсь знакомой Городенчиковой, которая по какой-то причине еще не знает об убийстве Елизаветы. Я решила оставить ее в этом заблуждении. Ведь если я скажу, что я – частный детектив и расследую это преступление, то еще неизвестно, захочет ли она говорить со мной на эту тему.
– И то сказать, – продолжала женщина, – неправильно Алевтина ее воспитывала. Слишком много воли давала. Елизавета красивая была, ухажеры так около нее и вились. Она, после того как уволилась с работы, только и делала, что из ресторанов под утро возвращалась. Воздыхателей своих меняла как носовые платки во время насморка. То с одним поживет, то с другим. Только никто из ее знакомых не предлагал замуж выйти. Сожительствовать – пожалуйста, а законный брак – извините. Одно время у нее и у Алевтины даже сдвиг на этой почве случился. Но наконец-то она вышла замуж, нашелся богатый мужчина, чего они и добивались. Правда, на десять лет старше Лизы и разведенный. Только недолго они прожили, всего несколько лет. Тот тоже, как и Максим, скончался от инфаркта. А теперь вот и Елизаветы нет. Эх! – она махнула рукой. – А уж Костя-то…