Последняя ночь майора Виноградова
Шрифт:
— Да, верно. Предусмотрительно поступаете!
— Пытаюсь. Чтоб в подобных ситуациях вопросов не возникало.
— Постоянно с собой такую аптеку таскаете? Смотрю — клофелин, валидол, еще что-то такое. Это все не наркосодержащие?
— Это не наркотики, товарищ… не знаю звания и имени-отчества?
— Не важно!
— Как скажете. А насчет аптеки если… Третий год на лекарствах. Сначала — атеросклероз, а потом и до инфаркта доработался. Мог на инвалидность уйти, но… Я оденусь?
— Я скажу, когда можно будет.
— Это
— Заткнись. А то у нас под дверью „Информ-ТВ“ толчется, просит дать что-нибудь для эфира. Пустить?
— Что вам нужно?»
Владимир Александрович был человеком, конечно, эмоциональным. Но не настолько, чтоб уподобиться героям немых комедий, которые в момент озарения начинают лупить себя ладонью по лбу, скрежетать зубами и рвать на груди тельняшку. Тем более когда это происходит посреди Невского проспекта, при мигающем сигнале светофора.
Виноградов, как положено, закончил переход, оглядел себя в витрину бывшего «Сайгона» и грязно выругался, нарушая тем самым статью административного кодекса, относящую к мелкому хулиганству и «безадресное, механическое произнесение нецензурных слов и выражений».
Обязан же был догадаться! Лопух… И потом, когда мужик после отчаянных запирательств и клятв, что не брал он ничего от Тихонина, что видел его пару раз, мельком, но никаких разговоров на тему денег не вел… Но когда, использовав все средства — от банальных угроз до вполне прозаичного шантажа, от апелляций к логике и благоразумию до намеков на возможный компромисс, — Виноградов заорал наконец про грядущую очную ставку, на которой все выяснится про ту встречу тринадцатого февраля…
Вот тут-то бедняга и сломался — окончательно и бесповоротно:
«— Хорошо… Насчет той истории я готов признаться.
— Под запись?
— Как будет угодно. Но могу я быть уверен, что сегодняшняя… неприятная ситуация… нигде и никогда…
— Вот ваши документы. Лежат на столе, задержание не фиксировалось. Как договоримся. Даже видеосъемку сделаем на отдельную кассету, без привязки к месту.
— Придется положиться на вашу порядочность.
— Теперь насчет денег…»
Господи, какое мерзкое понимание засветилось тогда в его глазах:
«— Я должен вам денег заплатить? Что же вы сразу не сказали?! Сколько?
— Не мне. Тем, у кого брали.
— Ах, бросьте! Допустим… Говорите, тридцать тысяч?
— Разве нет?
— Допустим…
— Вы ведь эту сумму должны?
— Многовато. Хотя, конечно… Оригинально задумано. И выполнено блестяще! Поздравляю! Передайте тем, кто вас послал, я согласен. Готов заплатить.
— Звать оператора?
— Зачем? Я же согласен!
— На всякий случай.
— Страхуетесь? Что же, логично. Зовите! Да, вот еще… Там валюта в конверте — ее ведь тоже не фиксировали?
— Да.
— Вы ее заберете?
— Не знаю…
— Бросьте! Знаю ведь, что заберете. Только уговор — не себе, ладно? Пусть это пойдет в зачет долга!
— Как хотите. Я, собственно, не планировал, но… Вася! Иди сюда, Михалков ты наш, Кончаловский… Кино надо снять.
— А штаны? Одеться позвольте?
— Естественно! Кто же раньше не давал? Хотя вот уже товарищ оператор подошел… Да ладно, не волнуйтесь! Он только до пояса захватит».
«Да он же меня просто за шантажиста принял, — подумал Виноградов. — И решил заплатить… А почему? Ага! Ни центика он больше не отдаст. И запись эту долбаную можно спокойно свернуть в трубочку и засунуть себе в… короче, куда угодно можно эту запись засунуть — только показывать ее никому нельзя!»
Владимир Александрович метнулся к ближайшему телефону-автомату, рванул трубку. Не работает! Почти побежал обратно, через дорогу, отчаянно лавируя во встречном людском потоке.
Город реагировал на его суету с корректным петербургским равнодушием — только пьяная нищенка в дождевике да меланхоличный постовой на углу знаменитых проспектов ненадолго удержали Владимира Александровича в поле зрения.
Еще три телефона рядком — новомодные, полукнопочные… И естественно, без признаков жизни!
Наконец очередная трубка отозвалась приветливым гудением. Нервно, дважды сбиваясь и нажимая на рычаг отбоя, Виноградов набрал нужный номер: занято! Еще раз — опять занято!
— Мать их всех… Что делать-то?
К остановке привалился редкий в этот час троллейбус.
— Молодой человек, вы что, заснули? Заходить будете?
Незаметно для себя оказавшись в толпе жаждущих стать пассажирами, Владимир Александрович вмялся в пропахшую потом и слякотью утробу.
— Пробейте, пожалуйста!
— Выходите?
— Я сел только что.
— Пешком надо ходить в вашем-то возрасте…
— Выпущу я вас, не волнуйтесь!
Троллейбус тащился нехотя — усталый, разочарованный, со стоном открывая на остановках двери и тыкаясь в светофоры.
— Давай же, блин! — Последние метры до банка Виноградов преодолел строевой рысью. — Тихонин с Чайкиным здесь?
— Минут десять как уехали, — навешивая обратно цепочку, охранник чихнул и извинился. — Попрощались до завтра. А что?
— Значит, опять без работы?
— Да оба мы друг без друга остались: я без нее, она без меня. Накрылось представительство.
— Не жалеешь?
— Какой смысл? Красивое название — «Золотая плотина»! И все, ничего больше. Обидно, конечно, в профессиональном плане, только разворачиваться начал…
— Не переживай! Постой минуточку. — Собеседник Виноградова исчез в заполнившей все пространство до стойки мужской толчее и вскоре вернулся: — По последней?
— Давай. Чтоб не мешать…