Последняя ночь на Извилистой реке
Шрифт:
— Я понял твой намек, — сказал Кетчуму повар.
— Дерьмово это, Стряпун. А Дэнни знает про ваши отношения?
— Я собирался ему рассказать.
— Собирался, — передразнил его Кетчум. — Объяснить тебе разницу, что бывает, когда ты собирался надеть презерватив и когда ты его все-таки надел?
— Я понял твой намек, — повторил Доминик.
— Значит, в воскресенье, в девять утра, — сказал Кетчум.
Скорее всего, «свидание» Кетчума растянется на две ночи подряд. Тут уж пахнет настоящей попойкой.
В Извилистом бывали
Доминик Бачагалупо, трезвенник и вдовец, не участвовал в общем сумасбродстве и не таскался за женщинами, однако терпимо и сочувственно относился к поведению жителей Извилистого, неистово разрушавших собственное здоровье каждый субботний вечер. Правда, к Кетчуму он был суровее, чем к любому другому пьянице и искателю непотребств. Кетчума он считал умнее и опытнее прочих и потому не столь снисходительно относился к выходкам своего друга. Но смышленый двенадцатилетний мальчишка (а Дэнни был смышленым и вдобавок наблюдательным) понимал: отцовская нетерпимость к сумасбродствам Кетчума имеет и еще какую-то причину. И если Индианка Джейн не выгораживала Кетчума перед отцом, юный Дэнни стремился его защитить.
Субботним вечером тело Эйнджела, наверное, уже достигло плотины Покойницы. Поскольку человеческие тела плывут на большей глубине, нежели бревна, изуродованное тело подростка, скорее всего, миновало канатные заграждения. В таком случае тело незадачливого канадца вода будет кружить (по часовой стрелке или против) и прибьет его либо к правому, либо к левому краю главной плотины: там, где водосливы. А живой и здоровый Дэнни Бачагалупо в это время помогал отцу вытирать столы после ужина. Подсобницы уехали домой. Джейн отскребала последние кастрюли и сковородки, ожидая, когда стиральная машина выстирает и отполощет полотенца, которые она потом запихнет в сушилку.
На субботний ужин в столовую приходили целыми семьями. Некоторые главы семейств успевали хорошо приложиться и за ужином скандалили со своими женами. Те из жен, кому требовалась разрядка, выплескивали злость и досаду на детей. Кого-то из рабочих вырвало прямо в умывальной. Под самый конец ужина в столовую явились двое пьяных сплавщиков и потребовали, чтобы их накормили. Спагетти с фрикадельками (их повар готовил преимущественно для детей) успели остыть и затвердеть. Репутацией своей повар дорожил, а потому сварил запоздалым гостям макаронные перья, добавив к ним немного сыра рикотта и гораздо больше своей извечной петрушки.
— А ведь вкусно, черт бы тебя подрал! — заявил один из пьянчуг.
— Стряпун, как эта штука называется? — спросил другой.
— Prezzemolo—
Итальянское слово, произнесенное важно и торжественно, подействовало на сплавщиков не хуже очередной порции пива. Повар заставил их повторять это слово, пока они не научились произносить его правильно, с ударением на втором слоге.
Джейн сердито морщилась. Ничего экзотического в этом слове не было — так по-итальянски называлась обыкновенная петрушка.
— Стоило хлопотать из-за двух пьяных сосунков! — ворчала она.
— А ведь Кетчума ты бы оставил без ужина, если бы он опоздал, — укоризненно заметил отцу Дэнни. — Кетчуму ты такое не прощаешь.
Как бы то ни было, сплавщиков накормили, и они, довольные, удалились. Повар, Дэнни и Джейн заканчивали свои обычные уборочные дела, как вдруг хлопнула входная дверь, возвещая о появлении еще одного запоздалого едока.
Джейн находилась в кухне и не видела, кто пришел. В столовую ворвалась струя холодного воздуха.
— Раньше надо было приходить! — крикнула она. — Ужин окончен!
— А я и не голодна, — ответила Пам Норма Шесть.
Вид у Пам действительно был не голодный. Обычный вид женщины, у которой костей было значительно больше, чем мяса на них. Ее вытянутое лицо, чем-то напоминающее морду хищника, и плотно сжатые губы свидетельствовали скорее об излишнем потреблении пива, нежели о переедании. Между тем она была достаточно рослой и широкоплечей, и рубашка Кетчума из теплой шерстяной фланели не висела на ней, как на вешалке. Прямые светлые волосы с проседью были чистыми, но неухоженными, как и сама Пам. В руках она держала фонарик размером с полицейскую дубинку (Извилистый не мог похвастаться уличным освещением). Даже рукава рубашки Кетчума вполне подходили ей по росту.
— Надо думать, ты убила Кетчума и завладела его одеждой, — настороженно глядя на женщину, сказал повар.
— Кстати, Стряпун, с моим горлом все в порядке. Я ничем не подавилась, — сообщила ему Пам.
— Не зарекайся, Норма Шесть! — крикнула ей из кухни Джейн.
Должно быть, решил Дэнни, они хорошо знакомы, раз Джейн по голосу узнала пришедшую.
— А не слишком ли долго ты задерживаешь своих работниц? — спросила у повара Пам.
Норма Шесть уже успела перейти от пива к бурбону. При этой мысли Доминика охватила какая-то ностальгическая зависть. Пам могла выпить больше Кетчума и дольше оставаться в ясном сознании. Джейн вышла из кухни с макаронной кастрюлей под мышкой. Пустая внутренность кастрюли была направлена на Пам, словно жерло пушки.
Дэнни еще не вступил в период полового созревания. Точнее, его состояние на одну треть определялось половым возбуждением, а на две трети — неясными ощущениями и чужими словами. Он запомнил слова Кетчума о том, что констебль Карл сразу улавливает, когда женщина теряет свою привлекательность. С точки зрения двенадцатилетнего подростка, Джейн вовсе не утратила привлекательности. Ему нравилось ее лицо, черные блестящие волосы (вот бы увидеть их распущенными!). И конечно же, он при всяком удобном случае пялился на ее бесподобную грудь.