Последняя охота
Шрифт:
— Влас, есть кое-что важнее вашего желудка. Помогите мне переставить тазы с икрой ближе к свету. Теперь молоки. Вот сюда, — кивнула на столы и, аккуратно выпустив икру из ястыков в чистый таз, полила молоками, бережно перемешала икринки, стараясь не раздавить неосторожным движением.
До обеда три машины рыбы разгрузил вместе с Федором. В лаборатории Лиде помогали женщины, все в халатах, шапочках, масках, как врачи. Работали они молча, быстро, обмениваясь жестами, и Влас поневоле прикусил язык, хотя так и хотелось ляпнуть: «Бабы! Да дайте мне
— Влас! Помоги разгрузить!
— Эй, новичок! Давай потроши!
— Где моя икра?
— Живее молоки!
К концу дня в лаборатории собрались все.
— Дима! Освободи стол под молоки!
— Полина! Это бракованная икра, убери ее!
— Влас! Выносите рыбу!
— Куда ее дену?
— В коптильню! Не выбрасывать же добро!
— Ивановна! Откройте склад, нужны формы. Да и тазов мало!
— Галя, давай здесь помоги!
Власа разрывали. Он нужен был всем и всюду, он еле успевал, а его поторапливали: «Быстрее! Помоги, пожалуйста!», «Влас, придержи! Будь другом!»
Впрочем, не сачковал никто. Вымотались все так, что к девяти вечера еле держались на ногах.
— Все! На сегодня шабаш! — сказала Золотарева, когда с последней партией рыбы управились сообща.
По домам не шли, а расползались.
— Ну что, Влас? Где твои молоки? — попыталась пошутить Лида.
Мужик устало отмахнулся. Он забыл, где у него что находится и для чего. Какой там ужин? Он вымотался и устал так, что, едва войдя в свою квартиру, повалился на топчан и вскоре уснул до утра.
В другой бы раз он обязательно задумался: а куда делись те двое условников, прибывшие вместе с ним? Но и им пришлось не легче. Вдвоем загружали рыбу в машины, потом выпотрошенную относили на засолку, готовили к работе коптильню. Еловые лапки, березовые опилки, сухостой — всего надо заготовить впрок, а времени не хватало.
Три недели шел нерест кеты. И каждый день с рассвета до заката сбивались с ног люди. Заняты были все, даже дети готовили для будущих мальков садки, перебирали, промывали гравий, чистили сетки, разделяющие садки, вытаскивали из речки коряги, распугивали притаившихся щук и сомов, налимов и хариусов, чтобы не сожрали они по весне подросших кетовых мальков, которых всю зиму станут выхаживать их отцы и матери.
— Влас! Вставай! Скоро на работу! Я тебе икру принесла! — увидел Лиду.
— А как же мальки?
— Это незрелая. Из нее ничего не получится. Поспешила рыба на нерест. Зазря погибла. Ей бы подождать, а теперь, чтоб вовсе не пропала, сделала пятиминутку к завтраку. Ешь и приходи!
Лида позвала, улыбнувшись так, что Влас подумал совсем о другом и спросил, обалдев:
— Куда
— На работу! Чтоб через десять минут был на месте.
Влас чуть не подавился икрой.
Едва он появился, его загрузили работой так, что он о Лиде и не вспоминал. Таскал тяжеленные ящики с рыбой, тазы с икрой и молоками. Потом переносил их в цех и ставил, где указывали, выносил выпотрошенную рыбу в телегу. Укладывал, чтобы она не вывалилась по пути. И снова спешил в цех. К вечеру перед глазами рябило, и даже деревья, еще зеленые, казались увешанными спелыми ястыками, готовыми брызнуть струей икры. Влас останавливался, чтобы хоть на минуту перевести дух, поверить, что он человек, а не то, что перемешивают бабы в ящиках, но тут же слышал за спиной: «Влас! Ну где ты застрял? Давай сюда скорее!»
К концу первой недели он насквозь пропах рыбой. Казалось, что он скоро сам покроется чешуей. В каждом доме пахло рыбой. Ее варили, жарили, тушили, вялили. На самом берегу реки сутками напролет дымила коптильня. Оба условника ни на минуту не отлучались от нее. Они считали себя счастливцами, попавшими из ада в рай. Оно и понятно: еды полно, вода рядом, работа хоть и хлопотная, но не надрывная, уважаемая. К ним все на вы обращаются, величают по имени и отчеству, без грязных добавок зоны. К тому же знали, что сами себя обеспечат копченой кетой на всю осень и зиму.
— Старайтесь, мужики! Мы о вас тоже помним. Вот соберем картошку, каждый по три мешка на зиму получит. Деньги целей. Приоденетесь, — обещал Дмитрий Золотарев.
И условники лезли из кожи вон. Соорудили себе навес над головами, чтобы дождь не мочил, и ночевали рядом с коптилкой.
Влас их не видел и, кажется, совсем о них забыл. Да и до них ли, если даже на женщин внимания не обращал. Уставал так, что еле доползал до топчана.
— Крепись! Держись, соколик! Уже последняя неделя путины осталась. Дальше полегче будет, — пообещала Полина.
Мужик ей не поверил. Проснувшись утром под горластое радио, наспех совал лицо и голову под рукомойник, брал кусок рыбы, пожаренный кем-то для него, съедал второпях и бежал на работу.
— Ой, Влас, ты хоть побрейся. Совсем зарос, от лешего не отличить, — смеялись женщины.
— Нет, не хочу, чтоб гладкого да чистого с рыбой спутали! Не то сунет Лида в пробирку до самой весны, а покормить забудет.
— Э нет, она сначала под микроскопом всего рассмотрит. А вдруг у тебя молоки не созрели? — смеялся Федор.
— Ты с чего взял? Я полностью готовый. Вот только нереститься не с кем. Все заняты! Оттого бриться не хочу. Для кого? — отмахнулся Влас.
— Да, с этим у нас туго. Одна холостячка — Лида, но для тебя слишком молодая она. Да и есть у нее в поселке парень. Давно встречаются.
— А что на Лиде свет клином? Вон две женщины из Ясноморска устраиваются к нам на работу. Обе одиночки. Так что, Влас, держитесь мужчиной, — подбодрила Золотарева.
— Во ушлые, придут, когда путина кончится.