Последняя республика
Шрифт:
Далее – в том же духе. Кстати, это не воспоминания, а показания прокурору после смерти Сталина и освобождения из тюрьмы. Это – документ. Но речь не о Телегине и других генералах, а о Жукове, который к аресту был весьма близок. Просто Жукова спасла солидарность других маршалов, которые были научены опытом предшественников и понимали: сегодня Телегин, завтра Жуков, а после? Так что вариант с «первородной жизненной силой» даже в лефортовские ворота не лезет.
И насчет любви народной – не очень складно. Фронтовики иного мнения о Жукове. Я не тех фронтовиков в виду имею, которые по заградотрядам ордена получали, а тех калек, которые после войны жизнь коротали на острове Валаам. Их, безруких-безногих, содержали в отдалении,
А остальные лягут.
Но даже если бы народ и впрямь любил Жукова самозабвенно, то Сталин должен был не свое место ему уступать, а позаботиться о том, чтобы в последние дни Берлинского сражения Жуков пал героической смертью, придавленный стеной падающего дома, или «застрелился», как Орджоникидзе. От переутомления. Или мог Жуков просто пропасть, как пропал любимец народа Николай Иванович Ежов после того, как завершил свою миссию. И никто вопроса не задал: а где Ежов? Где он, наш любимец всенародный? Нет его, и все тут. Никто и не хватился.
Вспомним: Сталин был ревнив. С теми, кто был популярен, случались всякие неприятности: одни попадали под автомобиль, другие – под падающий с крыши кирпич, третьи невзначай проваливались прямо в лубянский подвал.
И еще один довод против народной любви: сам Жуков всю жизнь прослужил в армии и этику армейскую нутром чувствовал – не может дежурный по роте рапортовать заместителю командира роты, если рядом сам ротный стоит. НЕ МОЖЕТ. И потому сам Жуков не претендовал на великую честь принимать Парад Победы. И потому сам Жуков Сталину в глаза сказал, что принимать парад должен Сталин как Верховный главнокомандующий – это не только его право, но и обязанность, уклоняться от выполнения которой Сталину нельзя. И весь народ ждал Сталина победителем. Не Жукова. Уж это точно.
А может, Сталин не любил славу и почет?
Как раз наоборот – очень даже любил. И медали победные чеканились со сталинским профилем – не Жукова же на медалях штамповать…
Одним словом, оба «объяснения» ничего не объясняют. И потому мне пришлось искать третье. Вы можете со мной соглашаться, а можете и не соглашаться. Но я выскажу свое мнение.
Парад Победы был для Сталина парадом пирровой победы, то есть победы, которая равна поражению. Мы уже привыкли праздновать 9 мая, но давайте вспомним, что при Сталине такого праздника не было. 1 мая – да, его мы праздновали. 1 мая – день смотра сил мирового пролетариата, день проверки готовности к Мировой революции. 1 мая был днем торжеств, в этот день народ не работал, в этот день на Красной площади гремели военные парады, и демонстранты радостными воплями оглашали площади и улицы. Точно как в гитлеровской Германии: Гитлер был социалистом, таким же, как Ленин и Сталин, праздновал 1 мая, и народ германский при Гитлере валил на демонстрации с тем же восторженным энтузиазмом, с теми же красными знаменами, что и наш народ.
Пикантная деталь: самыми торжественными праздниками в Советском Союзе были 7 и 8 ноября, в гитлеровской Германии – 8 и 9 ноября. Основные фашистские праздники имели тот же корень, и их происхождение прямо связано с годовщиной нашей так называемой «Великой Октябрьской Социалистической революции». Но об этом потом.
Сейчас о другом – о том, что никакого «Дня победы» при Сталине установлено не было. Первая годовщина разгрома Германии 9 мая 1946 года – обычный день, как все. И 9 мая 1947 года – обычный день. И все остальные юбилеи. Если выпадало на воскресенье, не работали в тот день, а не выпадало – вкалывали.
Нечего было праздновать.
Первый после Сталина Первомай 1953 года праздновали как принято, с грохотом танковых колонн и радостными воплями, а 9 мая – обычный день. Без танков, без грохота, без оркестров и демонстраций. Сталинским соратникам товарищам Молотову, Маленкову, Берии, Кагановичу, Булганину в голову не приходило что-то в этот день праздновать.
И вот 9 мая 1955 года. Десять лет! Сталина нет, но живы легендарные маршалы Жуков, Конев, Рокоссовский, Василевский, Малиновский… Да не просто живы – на боевых постах! Вот бы отметить! Вот бы танки на площадь выкатить и небо самолетами затмить…
Так нет же – не праздновали. Не торжествовали. Танками супостата не стращали. Медалей юбилейных не чеканили. И 15-летний юбилей тоже скромно прошел. Без торжеств. И только после того, как нашего дорогого Никиту Сергеевича Хрущёва, последнего могиканина из сталинского Политбюро, от власти осенью 1964 года отставили, и было решено установить «День победы» в качестве государственного праздника. Вот только с этого момента день 9 мая стал нерабочим. Это было введено при Брежневе.
Леонид Ильич падок был на ордена, звания, титулы и торжества. Сталин имел одну звездочку Героя Советского Союза. Получил он ее за войну, да и ту не носил. А Брежнев повесил сам себе в четыре раза больше. И все – в мирное время. Брежнев присвоил себе маршальское звание и, вопреки статуту, наградил себя высшим военным орденом «Победа». Вот этому, мягко говоря, бессовестному человеку нужны были победы и торжества. Вот он-то и установил «День победы» в качестве государственного праздника и нерабочего дня. Установил только после того, как все члены сталинского Политбюро и почти все маршалы военной поры были в ином мире или не у дел.
А пока был Сталин, пока у власти были его соратники и его маршалы, ни о каком празднике победы не было и речи. Устроили один раз торжество в 1945 году – и хватит.
Но и тот парад 1945 года был необычным. Скорее – странным.
Много их было, странностей.
Понятно, это – совпадение, но казалось, что само небо восстало против парада 1945 года. В тот день лил совершенно небывалый для Москвы ливень. Парад кое-как провели, но демонстрацию трудящихся пришлось отменить. Я просмотрел метеорологические сводки за все дни, когда на Красной площади проходили военные парады. Так вот: такого проливного дождя, как 24 июня 1945 года, не было никогда. Не было ничего даже отдаленно его напоминающего. Генерал армии А. Т. Стученко вспоминает в мемуарах: специально для парада сшили ему мундир, и пропал тот мундир – покорежилось, взбухло золотое шитье, нечего потомкам показать (Завидная наша судьба. М.: Воениздат, 1968. С. 265).
Так ведь не у одного же генерала армии Стученко мундир пропал. Все ателье и швейные фабрики Москвы и Подмосковья были мобилизованы на выполнение ответственной правительственной задачи: все многие тысячи участников парада одеть в новую, специально для этого случая введенную форму. Одели. И все пропало. Нечего в музеях выставлять.
Но вовсе не дождь испортил праздник, и вовсе не из-за плохой погоды торжественный марш звучал для Сталина похоронным маршем. Было нечто другое, что заставляло Сталина вести себя так, как ведут себя все диктаторы после сокрушительного поражения.
Дочь Сталина Светлана Иосифовна свидетельствует, что после войны Сталин неоднократно «намеревался уйти на покой». Понятно, это были только слова. Сталин до самых последних дней своей жизни цеплялся за власть, и «дело врачей» – это лишь далекие раскаты той великой битвы, которая грохотала под кремлевскими звездами в конце 1952 года. Сталин боролся до конца. И даже последний его жест на смертном одре, по свидетельству той же Светланы Иосифовны, «был угрожающ». И при последнем издыхании Сталин грозил своим соратникам. Зачем же в этом случае он заявлял еще в 1945 году о желании «уйти на покой»? Уйти от власти? Добровольно? Отдать ее кому-то?