Последняя ставка
Шрифт:
«Но я потерял еще не все, – в тысячный раз напомнил он себе. – Сигел – да, а я – нет. Несмотря даже на то, что у меня осталось куда меньше кишок, чем прежде».
– Если тебя трясет, можешь ругаться, – сказал Абрамс.
– Ты отлично ведешь, – ответил Леон.
В своей роли Короля-рыбака, сверхъестественного повелителя земли и ее плодородия, Бен Сигел, помимо всего прочего, возделывал рядом с «Фламинго» розовый сад. Розы являлись выразительным символом преходящей сущности жизни, и Сигел думал, что, покорив участок земли, где они росли, он символически покоряет смерть. Со временем цветы стали для него рутинным времяпрепровождением,
Леон слышал, что они так же бурно цвели в июне 1947 года, перед тем, как он убил Сигела, что тогда красные лепестки усыпали дорожку к бассейну и даже забивались в щели между бетонными блоками.
Леон, все так же живший в Лос-Анджелесе, старательно докапывался до слабых мест в обороне Сигела, изучал детали его жизни, которые тот не спрятал за стены замка в пустыне.
Слабых мест оказалось два: Трансамериканское телеграфное агентство и женщина, на которой Сигел тайно женился осенью 1946 года.
Работать с тотализатором невозможно без телеграфной связи, незамедлительно передающей результаты скачек по всей стране, и Сигел как представитель мафиозной семьи Капоне учредил Трансамериканское агентство, обслуживавшее запад страны и являвшееся конкурентом прежнего монополиста, чикагского «Континентал пресс сервис», принадлежавшего Джеймсу Ригану.
«Трансамерика» процветала и приносила Сигелу много денег… пока Леон в июне 1946 года не посетил Чикаго и не убил Джеймса Ригана. Банда Капоне быстро отобрала «Континентал» у людей Ригана, и надобность в «Трансамерике» отпала. Банда Капоне ожидала, что Сигел передаст своих клиентов «Трансконтинентал» и закроет «Трансамерику», но Леону удалось сделать так, чтобы приказ об этом был составлен в вызывающем и презрительном тоне. Как и надеялся Леон, Сигел отказался свернуть свою сеть и на собрании главарей мафии потребовал за нее два миллиона долларов.
Строительство «Фламинго» уже началось, и Сигелу приходилось бороться против все еще действующих ограничений на строительство в военное время и на поставку материалов. Леон знал, что Сигелу необходимы доходы от «Трансамерики».
И Леону удалось познакомиться с Вирджинией Хилл, которая продолжала часто посещать Лос-Анджелес, где у нее был дом в Беверли-Хиллз. Все считали ее любовницей Сигела, но Леон разглядел кольцо, которое она носила, обратил внимание на то, как выли собаки, когда она оказывалась рядом с ними, и на то, что если ночью в небе висела полная луна, она никогда не посещала вечеринок, и пришел к выводу, что она была тайной женой Сигела.
Леон заставил себя не выказывать возбуждения, которое почувствовал, увидев открывающуюся возможность; как игрок, который, чуть заметно раздвинув уголки карт, видит вожделенный флеш-стрит, он абсолютно ничего не поменял в своем повседневном поведении.
Но если он не ошибся насчет Вирджинии Хилл, то, значит, он поймал Сигела на стратегической ошибке. Любовница, будь она рядом или вдали, мало что значит, но если Король оказался настолько глуп и сентиментален, что добровольно взял себе жену и, следовательно, может лишиться определенной части своей силы – если она окажется отделена от него водой; чем больше воды, тем слабее он будет.
И поэтому Леон подбросил Вирджинии Хилл идею о том, что Лаки Лучано готовит убийство Сигела – что было чистой правдой, – и что она могла бы предотвратить его, лично обратившись с просьбой к находившемуся в Париже Лучано.
Хилл улетела в Париж в начале июня 1947 года.
Леон обратил в деньги некоторую недвижимость, попросил о некоторых любезностях, прибег к некоторым угрозам и добился того, что в бухгалтерских документах и действиях персонала Трансамериканского телеграфного агентства случились крупные неувязки.
И поздно ночью 13 июня Сигел вылетел из Лас-Вегаса в Лос-Анджелес, чтобы лично разобраться в вопиющих несообразностях.
Его личный самолет коснулся полосы аэропорта Глендейл в два часа ночи 14 июня.
Джордж Леон мог начать действовать лишь в двадцатых числах, и поэтому несколько дней ставил автомобиль напротив дома Вирджинии Хилл на Норт-Линден-драйв в Беверли-Хиллз и наблюдал. Как он и надеялся, Сигел остался в городе и спал в доме Вирджинии Хилл.
Во второй половине дня двадцатого числа Леон проехал по раскаленным, несмотря на тень от пальм, улицам Лос-Анджелеса, остановился у аптеки, вошел в телефонную будку и бросил необходимый решительный вызов.
Сигел взял трубку.
– Алло?
– Привет, Бен. Хорошо ли ловится рыба в пустыне?
Последовала пауза.
– О, – недовольно сказал Сигел, – это ты?
– Совершенно верно. Я всего лишь хочу сказать тебе – сам знаешь, я должен это сделать, – что я хочу заполучить «Фламинго».
– Ах ты сукин сын, – ответил Сигел с интонацией усталого гнева. – Только через мой труп! У тебя духу не хватит.
Леон громко усмехнулся и повесил трубку.
В тот вечер Леон точно понял, что звезды работали на него – Сигел с тремя друзьями отправился в приморский ресторан «На пляже у Джека». Леон последовал за ними и, когда они уже благодарили метрдотеля и собирались уходить, дал официанту десять долларов, чтобы тот передал Сигелу экземпляр утренней «Лос-Анджелес таймс» с приколотой запиской, в которой говорилось: «Доброй ночи. Спите спокойно. С наилучшими пожеланиями от Джека». Сигел взял газету, но даже не глянул на нее.
Через час Леон припарковал свою машину у тротуара перед принадлежавшим Вирджинии Хилл домом в испанском стиле. Выключенный мотор, остывая, шуршал и потрескивал, словно жук, на затененной ночной улице.
Какое-то время он просто сидел за рулем, рассматривал освещенный прожекторами дом с колоннами и думал обо всем подряд, в частности, о том, каково пока что было жить лишь в одном теле и обладать жизненным опытом всего лишь одной особи; он пытался представить себе, что жизненно связан с извечными и ужасающе могущественными персонами, которые втайне одушевляют человечество и движут им, теми персонами, которых психолог Карл Юнг назвал архетипами, а люди более примитивные в испуге величают богами.
Представить это было попросту невозможно. Поэтому он вылез из машины, взял карабин калибра.30–30 и пошел по полого уходившему вверх газону к увитой розами шпалерной ограде, прикрывавшей окно гостиной со стороны улицы. В кустах громко трещали сверчки, и никто не мог расслышать, как он передернул затвор и дослал в патронник первый патрон.
Ствол винтовки удобно расположился на перекладине шпалеры, и несколько минут Леон просто сидел, согнувшись, на деревянной скамейке, наводил мушку то туда, то сюда и изучал обстановку.