Шрифт:
Новый учитель
Самое трудное — начать писать. Случалось мне читать книги, где рассказ начинался с середины, с самого интересного места, а потом писатель, растравив любопытство, возвращался к началу — вот, дескать, как это все получилось, вот с чего началось.
Если и мне так писать, то начало будет, примерно, такое:
…Фонарь потух. Мрак и тишина обступили нас. Стало так страшно, что дышалось с трудом — будто гора навалилась на грудь.
— Мишка! — крикнул я и не узнал своего голоса — он звучал хрипло и жалобно. —
Ну, как, получилось? Нет, сам вижу, что так начинать не годится. Не выходят у меня такие фокусы. Буду писать, как умею, рассказывать неторопливо, откровенно о всех своих приключениях.
Придется начать эту книгу с признания: я не люблю математики. Конечно, я понимаю, что без математики и Гагарин не полетел бы, но что делать, если у меня, как говорит папа, ярко выраженная склонность к географии и биологии. Я просто не могу представить ученика, одинаково любящего все предметы — от алгебры до пения!
Вот, скажем, Генка Дубинин получает пятерки по всем предметам. Думаете, он второй Ломоносов или Леонардо да Винчи? Как бы не так! Ни одну науку он не любит по-настоящему. Отношения у меня с ним хорошие, но пример с него я брать не хочу.
Я не люблю математики, но вот что удивительно: в седьмом классе моим самым любимым учителем стал математик. А давно ли было так: скажу «математика» — и сразу вижу: Глафира Александровна раскрывает журнал:
— Сейчас пойдет к доске…
Тут такая тишина настает — слышно, как муха на потолке умывается, а Глафира водит карандашом по списку и тянет:
— Сейчас пойдет к доске… — и еще минута, и еще…
— Федосеев.
Ух, как весь класс (кроме Федосеева) облегченно вздыхает!
Вовка Федосеев — отстающий. Он привык к двойкам — ему что! Он весело — руки в карманах — шагает к доске…
— Ой, нет, нет! — вдруг останавливает его Глафира Александровна. — Я тебя недавно спрашивала. Садись, Федосеев.
И опять начинается пытка:
— Сейчас пойдет к доске…
Даже вспоминать не хочется.
На наше счастье, Глафира Александровна то ли сама ушла, то ли ее уволили, и пришел к нам новый учитель — Сергей Сергеевич Маркин. Не знаю, как другим, а мне он сразу понравился — вылитый Жюль Верн или Миклухо-Маклай — черная борода, курчавые волосы. Невысокий, но широкий в плечах, а глаза темные, быстрые. Повернет голову, взглянет, брови сдвинутся — кажется, видит тебя насквозь.
Но наше настоящее знакомство началось с ним в тот день, когда Мишка Шилин принес в школу «Комсомольскую правду» и еще в дверях закричал:
— Ребята, Сергей Сергеевич-то, знаете, кто?
Мы все сгрудились вокруг Мишки, а он, давясь словами от спешки, прочел нам короткую заметку «Интересное открытие молодого спелеолога».
— Что? Что? — закричали ребята. — Какой такой «спелеолог»?
Я читал книгу Кастере «Тридцать лет под землей» и мог объяснить, что спелеологи — это ученые, изучающие пещеры.
В пять минут заметка была прочитана трижды. Оказывается, наш учитель не только математик, а еще и спелеолог. И в прошлое лето ему посчастливилось найти в горах Абхазии пещеру с рисунками первобытных людей. «До сих пор считалось, — писала газета, — что на Кавказе нет и следов наскальной живописи, хотя стоянок первобытных людей там много…»
Еще сообщалось, что наш учитель сделал доклад в Географическом обществе и что решено послать экспедицию «для детального изучения пещеры»…
Едва Сергей Сергеевич вошел в класс, как сразу же заметил необычное оживление.
— Что это вы на меня как-то странно смотрите? — спросил он. — Или у меня галстук развязался? Или… — он забавно проверил на пиджаке пуговицы.
— Это мы прочли… про вас, — не выдержал Мишка и поднял над головой газету.
— Да-да, — полетело по классу, — мы все читали!
Маркин засмеялся. Заметно было, что ему приятно, что он рад бы с нами поболтать, но надо урок вести. Он строго сдвинул брови:
— А ну-ка, ты, последние известия, иди к доске, — позвал он Шилина.
Этого Мишка не ожидал. Он растерянно улыбнулся, вышел на середину класса и взял мел.
— Пиши условие задачи… Требуется вычислить…
Когда, получив тройку, Мишка вернулся на место, у него было такое вытянутое лицо, что все вокруг зафыркали. И Сергей Сергеевич смеялся вместе с нами. В этот день он был счастлив и не мог скрыть этого.
На перемене староста класса Наташа Паукова поручила Шилину собрать ребят. Мишка самый горластый из нас. Его трудно не услышать:
— Седьмой-«б»!! — заорал Мишка, встав на стул. — Ко мне, мои мушкетеры! Есть о чем поговорить!
Когда все столпились у широкого окна в коридоре, Наташа сняла и опять надела очки — такая у нее была привычка:
— Ребята, — начала она очень тихо.
— Ребята, я считаю… надо просить Сергея Сергеевича сделать нам сообщение о его пещере и…
— Правильно! — закричали мы, — и скорей! Сейчас же и просить!..
И поручили это дело мне. На беду, Маркина уже не было в школе, а до следующего урока ждать еще три дня. Как быть?
— Пусть Макарона сходит на квартиру к Сергею Сергеевичу, — крикнула Певцова.
У меня много прозвищ: Макароной зовут девчонки, а для мальчишек я — «Сундук», «Путешественник» и «Писатель». Просто удивительно, как легко пристают ко мне всякие прозвища. Я утешаю себя тем, что и у Пушкина было в лицее не меньше имен: Француз, Сверчок, Обезьяна и… что-то еще было, не помню.
Моя фамилия Сундуков — отсюда и прозвище — «сундук». «Макароной» стал из-за худобы, «Путешественником» и «Писателем» меня прозвали недавно, после того, как я съездил с дядей на Дальний Восток и Наташа Паукова поместила в стенгазете отрывки из моего дневника.
Как назло, в этот день было много задано на дом. Уже смеркалось, когда я вышел из дому, сжимая в кулаке бумажку с адресом.
— Не позже девяти! — крикнула мне вдогонку мама, — и позвони, что доехал благополучно!
Маркин жил далеко — в Невском районе. Целый час трясся я в переполненном автобусе, потом очень долго ходил вдоль совершенно одинаковых корпусов, пока нашел нужный мне номер дома.