Последняя улика (сборник)

Арестова Любовь Львовна

– Как встречал? Когда?
– быстро переспросил Николаев и даже остановился.

– Идемте ужинать, Иван Александрович, - тронул Балуткин его за рукав.
– Встречал, видимо, до убийства еще, а то бы насторожился, он у нас дед толковый.

В чистом просторном доме секретаря сельсовета они поужинали и, пригласив понятых, направились к дому Игошиных.

Виталий сидел хмурый, Татьяна сразу заплакала, ребятишки притихли.

– Мир сему дому, - поздоровался Балуткин.
– Да не плачь ты, чего уж, - пожалел он Татьяну и обратился к Виталию: - Опять до тебя, парень, дело есть. Помогай.

Виталий молча указал на стулья, приглашая садиться.

Николаев видел, как тяжело переживала семья ожидание

беды. По деревне ползли слухи, и они ранили больно.

Николаев достал бумагу, разъяснил цель обыска. Так же молча Виталий встал, принес несколько аккуратных подшивок газет, журналы.

По просьбе Николаева Татьяна достала квитанции "Союзпечати".

В семье были школьники, им выписывали "Пионерскую правду". В селе с литературой небогато, а в доме Виталия, видимо, читать любили.

Журналы хранились, газеты подшиты аккуратно. Вот и подшивка "Пионерской правды".

Николаев начал листать подшивку, и Виталий заметил:

– Я там с разрешения дочки часть газет весной на патроны извел.

Точно. Нет в подшивке газет за конец апреля. "Нужно газетчикам сообщить, чтобы за апрель номера смотрели", - подумал Николаев.

Все боеприпасы Виталий отдал Балуткину раньше, больше ничего не осталось.

Главный результат - изъятая подшивка газеты "Пионерская правда" с отсутствующими апрельскими номерами. Если добровольные помощники лейтенанта - журналисты установят, что текст на газетных пыжах из апрельских номеров "Пионерской правды", - это будет еще одно серьезное доказательство. Значит, при убийстве использовались боеприпасы, взятые в доме игошинского зятя.

Ночью добрались до вертолетной площадки, спать устроились на сеновале какого-то дома, куда постучал Балуткин.

Хозяин вынес им подушки в цветастых наволочках, одеяло и тулуп - в Сибири и июльские ночи не так уж теплы.

Лежа на душистом свежем сене, Николаев с Балуткиным разговорились.

– Думаю я, Иван Александрович, что геологи - Андрея работа, - начал Балуткин.
– Татьяна с Виталием тоже боятся этого, хоть и не знают еще, что Андрей в совхоз не прибыл.

– Михалыч, я звонил в совхоз, - поддержал Николаев разговор, - Андрею там дали неплохую характеристику.

– Ты еще молодой, жизни мало видел, поэтому на слово веришь, задумчиво проговорил участковый.
– Я раньше шибко книжки любил, все глаза попортил, - он усмехнулся, - всяких писателей читал. О разных людях они пишут, многие годы все интересуются - почему этот человек такой, а не этакий? Нету ответа ясного, не встречал я. Думаю, не одна - много причин жизнью человеческой управляют. Однако убедился, что главное в человеке доброта. Добрый человек может собой поступиться, злой - никогда. Почему Андрей таким вырос? А доброты, жалости в нем не было. Отец зверюгой смотрел на всех и мальцу привил это. Я уж думал-передумал об Игошиных. Понимаешь, тезка, ведь прозвищем своим - "Медвежье сердце" он, выходит, гордился, раз карточку для матери этой кличкой подписал. Ну что он собой представлял? А над всеми ставил себя. Для людей не жил Андрей, нет. Не было такого. Все для себя, для своего интереса. Я так думаю, что не повезло ему, не встретил добрую душу, а такая светлая душа каждому человеку для правильной линии должна встретиться. Тут себя я тоже упрекаю... Проглядел, да ведь видишь сам, какая у меня территория. Ну вот, без жалости к людям и обросла Андреева душа шерстью. Что-то, видно, надо было Андрею от геологов, а раз надо ему - вынь да положь, в тайге он сильный. Думаю, если он решил в тайге зимовать - оружие добывал. Свое-то ружье он у Виталия оставил, боялся взять, чтоб не заподозрили худого.

Михалыч помолчал.

– А завтра я тебя с другим человеком познакомлю, - словно спохватился он.
– Интересный человек, дед Сорока его зовут. Фамилия у него такая Сорока. Живет он сейчас один,

старуха его померла, ему самому за семьдесят, но бодрый. До стройки в Зарантах совсем дикий край был, тайга. Сорока поселился там еще в двадцатых годах, после гражданской. Не любит он вспоминать, как попал в наши края, я и не бередил ему никогда душу. Краем уха слыхал, вроде бы он из белых, у Колчака был, колчаковцы ведь по нашим местам шли, много бед наделали... Видно, не по пути было Сороке с Колчаком. Осел тут, женился на местной, дом выстроил и стал жить охотой. И такой оказался он добрый хозяин, что вся округа его знает. Избави бог браконьеру появиться в тайге, Сорока достанет. Петли, капканы, ловушки не терпит. Сам не ставит и другим не позволяет. Философия у него такая. Говорит он, что человек должен быть честным даже со зверем в тайге... Вот бы Андрею такое понятие.

Он вздохнул и продолжил:

– Сорока тайгу вокруг Васильевской знает как свои пять пальцев. Землянки все знает, лабазы. Слышал ты про лабазы? Строит охотник избушку, и есть в ней на первый случай соль, спички, крупка какая-нибудь, махорка. Таежники держат такие лабазы в порядке, запасы пополняют. Многих лабазы из беды выручают, особенно зимой в лютые морозы. Только бы здоров был дед, все он нам покажет, все проверим. Там, на Васильевской, есть уже ваш один из области. Я его не видел еще, но слышал, что он с геологами тайгу прочесывает. Однако надо знающего человека привлечь, тогда толку поболе будет. Ну, а теперь спать, заговорил я тебя...

– Иван Михайлович, - Николаев решил поделиться с Балуткиным своими сомнениями, - вот что еще хочу сказать. Заключения экспертизы еще нет, но, на первый взгляд, в Нефедова, кроме самодельной картечи, стреляли еще бекасиной дробью. Мелкой, магазинной. Такой у Виталия не было. А вот у геологов есть.

– Да что ты говоришь?
– приподнялся Балуткин.
– Ну, лихо, брат, закручены наши дела.

10.

Дед Сорока встретил Балуткина приветливо и уважительно. Не принято у таежников сразу начинать деловой разговор, и Балуткин с Сорокой говорили о здоровье, о погоде.

Высокий, чуть сутулый, худощавый, дед выглядел значительно моложе своих семидесяти.

Николаев с невольной завистью смотрел, как легко и пружинисто ходит Сорока по дому, как живо блестят его глаза, какие великолепные зубы обнажаются в улыбке.

Решив, что дань обычаю отдана, Сорока обратился к участковому:

– Догадываюсь, Михалыч, зачем ты пожаловал. Проводник нужен?

– Да, угадал, Семеныч, и проводник тоже нужен. И еще мы с Иваном Александровичем, тезкой моим, - Балуткин кивнул в сторону Николаева, - с вопросами к тебе. Ты, говорили мне, этим летом с Андрюхой Игошиным встречался. Скажи нам, когда это было, где и до чего вы договорились?

– Понятно, Михалыч, - дед Сорока сел к столу, - только один вопрос разреши, если можно, конечно.

– Давай!

– Серьезные претензии имеете к Андрюхе или так, мелочь?

Балуткин вопросительно глянул на Николаева и, увидав согласный кивок, ответил:

– С мелочью, Семеныч, нам не с руки связываться. Товарищ вот из области прибыл. А без Андрюхи, думаем мы, не обошлось в деле геологов. Так-то вот.

– Так слушай, Михалыч, я вам, видно, смогу помочь...

В последних числах июня направился Сорока в тайгу. Была она для него родным домом, где отдыхал он телом и душой. И, как свой дом, любил и берег ее Сорока. Никто не поручал ему охрану, сам он считал своим долгом следить за порядком. В середине лета тайгу оживляет лесная малышня - подрастают зверушки, пичужки и часто в беду попадают по неопытности. В это время Сорока любил ходить по тайге, отмечал, как справляется зверье с потомством, велик ли приплод, не бедствует ли живность. Бывало, и из беды выручает. Самому же ему доставляло неописуемое удовольствие видеть милую сердцу жизнь леса.