Последняя улика (сборник)
Шрифт:
Трошин обдумывал ситуацию. Надо действовать не откладывая, не теряя времени. Это ясно. Но как, как поступить?
До центральной усадьбы вдвое ближе, чем до Заиграево, он доберется туда быстрее, но будет уходить в противоположную сторону от Кольки Федяева с его смертельным зельем.
А если связь прервана и там?
Метель-то не утихает, ветер ярится все больше, словно в наступающей ночи разбойничать ему сподручнее.
Значит, нужно добираться до Заиграево самому, отсюда.
Но как? Как преодолеть по такой погоде эту злосчастную полсотню километров?!
"Ну почему получилось, что сразу они с Саней не сообразили про Кольку Федяева, - досадовал Трошин.
– Конечно, все было в спешке, все бегом, Феню надо было спасать, да еще эта болезнь", - были причины для объяснения, но не было причин для оправдания. Казнил себя инспектор за такое упущение, да казни не казни, ничего уже не вернешь, надо поправлять дело.
"Борька, - вдруг вспомнил он, - Борька должен вернуться!"
Вдвоем на ЗИЛе они уж доберутся хоть к черту на рога, не то что в Заиграево, за пятьдесят верст всего.
– Не знаешь, вернулся Борька?
– спросил у скотника.
– Вернулся, вернулся, - обрадовался скотник, - недавно вернулся, пробился, чертяка, отчаянный.
– Пойду за ним. Просить буду.
Уже от двери вернул Трошина скотник:
– Захарыч, слышь, возьми мои ватники, - он указал на теплые брюки, мороз-то, поди, под сорок, не менее, дорога серьезная тебе выпадает, давай, не побрезгуй.
– Чего ж?
– согласился Трошин.
– Давай поменяемся, может, сгодится твое тепло, - пошутил он.
Пока переодевались, забила участкового крупная дрожь так, что застучали зубы.
– Ты чего?
– удивился скотник.
– Никак, тебя лихорадка трясет?
– Да тороплюсь я, видишь. А так все в норме, - отговорился Трошин и снова, в который раз вышел в метель.
Тьма еще больше сгустилась, когда-то успел наступить вечер, по деревенским зимним понятиям уже поздний.
Ночным временем дело осложнялось и Трошин что было сил заспешил к Борису. Ветер теперь помогал ему, толкая в спину, но сильная эта помощь не радовала, нет. Неумолимо бежало время, пока бороздил он снежную целину от фермы до дома Бориса, с тревогой отмечал, что нескольких минут хватило ветру, Чтобы замести его свежие следы.
Трошин обрадовался, заметив у Борькиного дома темную тушу самосвала. Значит, Борис дома и машину, на счастье, не отогнал. Это уже удача.
Когда участковый без стука ввалился в избу, светловолосый крепыш Борька, красный, как рак, усердно орудовал за обильно заставленным столом.
Вначале он изумленно уставился на участкового инспектора, потом отложил ложку, недовольно нахмурился и сказал, не дожидаясь вопроса:
– Сергей Захарыч, метет ведь. И в боксе у меня холод еще почище, чем во дворе. Завтра я ее, как миленькую, факелом разогрею, и порядок в танковых войсках. Не ругайся, ладно?
Эх, Борька-простота! Подумал, что участковый ругать его пришел за непорядок: машину на ночь полагалось ставить в "бокс", а "бокс" тот сараюшка на краю деревни, откуда Борьке, понятно, по морозу бежать пешком не хотелось.
Трошин
– Нет, Боря, я к тебе не за тем.
– Что такое?
– выскочила из кухни Надежда, Борькина мать, - чего тебе, Сергей, надо от парня?
– Да чего вы всполошились, - поморщился Трошин, - я с просьбой к Борьке. Слышали про Федяевых?
– Нет, а что?
– с тревогой спросила Надежда.
Пришлось пересказать беду. И еще не закончил Трошин, как засобирались мать и сын.
– В такую погоду добрый хозяин собаку не выгонит, как же вы в дороге?
– беспокоилась женщина.
– Борь, ты не заплутаешь?
– говорила она и сама, уже одевшись, объявила Трошину:
– Я к Федяевым побегу. Побереги мне сына, ладно, Сережа?
– тихо, чтобы не слышал Борька, попросила она.
Трошин молча кивнул.
Побережет, конечно. Это прямая его забота - сберечь таких вот Борек от разных невзгод. Да добро бы только таких, а то вот...
Внезапно рванула душу мгновенная злость на тех, кого он собирался спасать - тех, кроме Кольки Федяева, неизвестных людей, кому грозила смертельная опасность. Те добровольно принимали яд, а он добровольно шел их спасать, да не один, а с Борькой, который состоял вроде из двух жизней - своей и материной. Эти две жизни можно было погубить одним махом из-за тех "добровольцев", которым хоть кол на голове теши, а они все ловят свой сомнительный "кайф".
Инспектора мучила жажда, в тепле запылало жаром иссеченное метелью лицо, опять поднимался кашель. Он выпил приготовленный Борьке чай с молоком, присел на табуретку у стола, молча наблюдая, как Борька вытаскивает ухватом из русской печки большой чугун с теплой водой - мать, видно, позаботилась, чтобы Борька утром теплой водой заправил свой ЗИЛ.
Борька между тем утащил чугун на улицу, прихватив его меховыми рукавицами, а потом инспектор заметил в руках Борьки пачку горчицы, которую тот сунул за пазуху, и только хотел спросить, зачем это, как Борька по-мальчишески озорно козырнул:
– Готов к труду и обороне. Командуй, лейтенант.
– Старший, - машинально поправил Трошин.
– Я тоже старший, - гордо сказал Борька, - только сержант.
– Пошли, старший сержант, - невольно улыбнулся инспектор, пробьемся, раз мы старшие.
– Пробьемся!
– было ему ответом.
Но пробиться было непросто.
Снег и ветер превратили дорогу в сплошную целину и единственным ориентиром остались столбы. Как свечки в именинном пироге сразу после того, как их задули, - они слегка дымились белым и указывали путь машине. Руки Бориса словно приросли к рулю, большие и сильные руки были у Борьки, а инспектор помнил их еще худыми и слабыми, покрытыми стойкими деревенскими цыпками. "Вырос Борька", - с удивлением и нежностью подумал Трошин, точно ему открылось это только сейчас, когда увидел парня рядом в черный час, когда прощупал его в начавшемся трудном деле и понял, что может на него опереться. Еще один человек состоялся с его, трошинской, помощью, значит, не зря он живет на земле, нет, не зря.