Последняя улика (сборник)

Арестова Любовь Львовна

Ах, как хотелось мне прилечь хотя бы вот здесь, на стульях, вытянуть гудевшие ноги... Но об отдыхе лучше было не думать, я быстро переоделся в сухое - дежурный позаботился об этом, он же принес мне большую кружку горячего душистого чая и несколько кусков хлеба с нежно-розовым, слегка пахнущим чесноком салом.

Уже через десять минут я вызвал Найденова. Неужели мне наконец повезет и я узнаю тайну второго дела? В первом все встало на свои места еще днем - Тимохин не исчез с судна, а попросту сбежал, не желая платить детям алименты.

А вот что стряслось с Балабаном?

Найденов

не пытался скрыть свою растерянность и беспокойство понимал, к чему прикоснулся. Едва войдя в кабинет, он спросил:

– Что мне за это будет? Вы же видели, я ничего такого не сделал, это все Тимохин...

Я нисколько не жалел Найденова, но не в моих правилах было скрывать правду и запугивать человека:

– Не делал ничего плохого, так ничего и не будет, - успокоил я его, но мы не только Тимохина, мы и вас искали.

– Знаю, - опустил голову Найденов.
– Из-за матроса?

– Из-за него, - подтвердил я.
– Давай-ка, парень, выкладывай все начистоту, послушай моего совета. Видишь, как круто все заварилось.

– Но я ведь здесь тоже ни при чем, с матросом-то!
– не то злость, не то отчаяние было в голосе Найденова.
– Любой мог стоять на вахте вместо меня - я все сделал, как полагается, а как увидел, что он с моим канатом за леерное ограждение шагнул, я даже свистнул ему, предупредить хотел...

– Свистнул?
– переспросил я, вспомнив рассказ Приходько и маленького Линя.

– Ну да, - подтвердил Найденов, - свистнул. Ведь как все получилось? Я канат ему бросил, он принял - все в порядке. Но судно разносит, надо быстро конец крепить на кнехте, а матрос квелый какой-то, не может подтянуть. Перешагнул он через ограждение, конец набросил на кнехт, а я вижу - сейчас его за борт канатом сбросит, канат-то натягивается! Свистнуть успел, а его канатом - раз!
– и не вскрикнул. Я к борту, а его уж не видно.

– Почему сигнал не подал: "Человек за бортом?"

– Так вначале я растерялся, потом подождал немного - выплывет, думаю. Ну, а потом Лидка вышла - молчи, говорит, а не то попадет тебе. Подумают, что второго за вахту угробил. Тимохина-то ведь в прошлом году я вывез втихую. В свою вахту. Уговорил он меня. Поищут, мол, решат, что утонул, а я буду вольный казак, а то гнись на алименты. С Лидкой он тогда крутил.

– Вот-вот, - позлорадствовал я, не удержавшись, - поиграл Тимохин. В казаки-разбойники. Побыл вольным казаком, теперь стал разбойником!

– Да уж, - печально сказал Найденов.
– Я его предупредить хотел, чтобы уходил от греха. Не знал, что и Лидка заявится с тем же. Вот и влип в историю.

– Влип, - подтвердил я.

Вот так и раскрылась история гибели матроса Балабана. Какое-то подобие этой истории я интуитивно чувствовал. Потому и спрашивал Чурина о технике безопасности...

Во время разговора с Найденовым по-хозяйски широко открылась дверь кабинета, вошли без приглашения мои капитаны. Я видел, что Никонюк торжествует, а Чурин сильно смущен, костлявые плечи его то и дело приподнимались, словно говоря: "Ну, бывает, бывает и так, кто же мог подумать?!" Увидев в кабинете Найденова,

Никонюк не удивился, властно указал на дверь:

– Жди в коридоре, парень!

Я попытался вмешаться, но Никонюк остановил меня весьма энергично:

– Стоп, машина!
– сказал он, взял из рук Чурина большой лист бумаги, прижал короткопалыми сильными ладонями. На листе аккуратно были вычерчены какие-то линии, овалы...

– Вот, - торжественно сказал Никонюк, - вот что случилось в ту ночь при швартовке...

Я посмотрел чертежи. Расчеты капитанов подтверждали рассказ Найденова. Да, нарушены были правила техники безопасности. Вахтенный матрос Балабан, мечтательный и нерасторопный, не справился со швартовкой. Крепя на кнехте конец каната, он перешагнул через леерное ограждение судна, и натянувшийся канат сбросил его в реку между суднами.

Я смотрел на понурившегося Чурина, вспоминая его гневный монолог, и думал: "А ведь и вправду, будь капитан земснаряда внимательнее к своим людям, заметил бы, что Балабан слаб, а в духоту, перед непогодой особенно. Был бы хороший капитан - не допустил бы гибели парня... И Найденов... Мог бы спасти... Равнодушие...

Чурин, словно читая мои мысли, виновато сказал:

– Что ж, придется ответить...

Я молча кивнул. Ответить придется.

Вскоре пришел Жданович, по его лицу я определил сразу - с Таюрским порядок.

– К себе отвез его после больницы, - сказал Жданович, и мне приятно было слышать нежные нотки, прорывавшиеся в голосе этого большого сурового человека.
– Не захотел там остаться. Спит сейчас, а я - сюда.

Мы еще посидели вчетвером - капитаны, Жданович и я, выпили крепкого чаю, составили подробный план розыска тела матроса Балабана. Даже с помощью водолазов, уверяли речники, тело парня будет найдено дня через три-четыре, не раньше. Больно уж холодна сибирская река, слишком сильно ее течение...

Потом Жданович увел меня к себе, и я не удержался, зашел в комнату, где спал Таюрский. Глядя на него, спящего, подумал, что он похож на баргузинского соболька - черный, быстрый, благородный и драгоценный. И тогда, в зимовье, он метнулся на выстрел молниеносно, как соболь...

На следующий день мы уехали из Жемчужной. Дождь лил, не переставая.

Вскоре мне позвонил Жданович.

– Версия наша подтвердилась, - сообщил он.
– Водолазы подняли тело Балабана. Трос, сбросивший парня с судна, оставил на его ногах глубокие ссадины. Других повреждений нет.

Гоша Таюрский, которого никакие медицинские запреты не могли удержать дома, выслушал мое сообщение, прижал рукой раненое плечо, нахмурил широкие брови так, что они сошлись в одну темную линию.

– Больно?
– участливо спросил я.

– Больно, - кивнул Гоша.
– За парня больно. Его чужое равнодушие сгубило...

"РОЗОВЫЙ" УБИЙЦА

Крутой мороз стоял уж который день, а запуржило сегодня к обеду. Вначале засвистел сухой ветер, обтряс куржак с проводов и деревьев, застучал мерзлыми ветками, низко погнал по накатанной дороге поземку так, что колея обнажилась и заблестела, как зеркало.