Последняя улика (сборник)
Шрифт:
Последним в каюту ко мне юркнул - не вошел, а именно юркнул человечек небольшого роста. Я подумал вначале, что это подросток, но нет солидный возраст вошедшего выдавали жидкая неопрятная щетина на подбородке и частая седина в волосах, прилипших к маленькой, какой-то птичьей головке.
– Линь, - представился человек. Фамилия у него тоже укороченная. Но недаром говорят: мал золотник, да дорог. Этот маленький Линь оказался для меня сущим кладом и поведал весьма любопытные вещи. Фактами их не назовешь, конечно, так, личные наблюдения, но если бы они подтвердились! Я пожалел,
Едва я распрощался с говорливым Линем, пришли Чурин с капитаном. Чурин кипел от негодования, а капитан помалкивал, только втягивал голову в плечи. В моей каюте капитан-наставник продолжал свой возмущенный монолог:
– Капитан на судне всему голова - даже нянька, если хотите. Да-да, и не возражайте, - говорил он капитану, который и не думал возражать.
– Вы же людей не знаете, тех, кто рядом с вами и поручен вам! Сразу по приезде я вопрос о вас поставлю самым серьезным образом!
– Что случилось-то?
– Мне стало жаль капитана, и я поспешил прервать Чурина. Да и не нотации здесь были нужны, а конкретные меры.
– Как с судовыми документами?
– задал я вопрос Чурину.
Тот устало махнул рукой:
– Документы формально в порядке, но это ведь не все для капитана. Чурин опять начинал заводиться и я перебил его:
– Хватит, Геннадий Иванович. Спустили пар, будет. Скажите лучше, можем мы сейчас посмотреть записи о швартовках прошлого сезона?
Неостывший еще Чурин грозно глянул на капитана, тот торопливо кивнул:
– Конечно, можно.
Пока капитан ходил за судовым журналом, Чурин горько жаловался мне:
– Недосмотрели мы с капитаном. Он долго в помощниках ходил, повысить решили в прошлом году, а у него за два сезона - два таких случая! И что возмутительно - он только плечами пожимает, даже и не пытается разобраться.
– Чурин вздохнул.
– И не знает, что за люди рядом с ним живут. Руководитель называется, капитан.
– В голосе Чурина слышалось презрение.
– Да, - наконец-то отвлекся он от своих забот, - а зачем вам прошлогодние швартовки?
Я не успел ответить. Капитан принес судовой журнал.
Листать дело Тимохина не было нужды - я помнил, что исчез он 27 июля. Вот он, этот день в журнале. И "Сокол" швартовался вечером в 20 часов 35 минут. Ушел от борта в 23 часа. Могла ли помнить об этом Приходько? Могла, конечно. Но могла и забыть - не упрекнешь. И все же у меня сложилось впечатление, что Приходько помнила об этой швартовке, оговорилась случайно и неумело пыталась скрыть это. Неужели выводы маленького Линя не лишены оснований? Мне хотелось спросить кое о чем Приходько, но пришлось отложить разговор на утро, потому что было уже очень поздно.
День выдался утомительный и длинный, у меня разболелась голова, и я вышел на палубу, накинув на плечи длинный плащ капитана.
Дождь все шел и шел, и казался бесконечным. Ветер налетал порывами, гоняя по палубе дождевые лужи, и я видел, как на близком берегу, сопротивляясь ветру,
Головная боль не отпускала, я досадовал, что плохо собрался в эту командировку - не взял даже таблетки аспирина. Несмотря на сырость и холод, возвращаться в душную каюту мне не хотелось, я подошел к леерному ограждению судна и долго стоял возле кнехта, на котором, по словам Приходько, незадолго до исчезновения сидел Балабан. Я смотрел в темную воду, пытался представить, что здесь произошло. Пытался, но ничего не получалось.
Балабан пришвартовал "Сокола" к борту земснаряда, то есть принял канат, закрепил его на кнехтах. Что случилось потом? Смущала меня и ложь Приходько. Что крылось за нею? Какое отношение имела эта ложь к двум моим делам? Как проверить подозрения Линя? Мне нужен был Таюрский, без него моя работа заходила в тупик. Что-то еще он привезет мне и когда, когда - вот основной вопрос.
Шум реки и дождя скрадывал все звуки на судне - оно словно вымерло. Честно говоря, мне все было не по душе - эти два дела, погода и затаившееся судно.
Так стоял я довольно долго и собрался отправиться было в каюту, как меня остановил какой-то новый звук в ставшем привычным шуме реки и дождя. Я осторожно отступил от борта, повернул голову на шум и увидел неуклюжую фигуру в брезентовом плаще с надвинутым на лицо капюшоном. Такая фигура на судне одна - Приходько! Она огляделась, постояла у открытой двери камбуза, осторожно прикрыла ее за собой и направилась к корме. Я поразился легкости ее шагов - а Приходько была грузна. Что же нужно ей на палубе в такой час да в непогодь? Решил понаблюдать. Не доходя до кормы, Приходько вдруг резко повернулась и направилась... прямо ко мне.
"Тень, - догадался я, - она увидела мою тень, перечерченную леерным ограждением". Таиться не имело смысла, я тоже шагнул к ней навстречу:
– Не спится?
– как можно приветливее спросил я.
– А вам?
– вопросом на вопрос ответила Приходько. В ее голосе отчетливо слышалась злоба.
– Вы что, за мной следите? Чего вам от меня надо? Чего привязались? Что я вам сделала?
"Мой милый, что тебе я сделала?" - совсем некстати пришли мне на ум цветаевские строчки, и я произнес их вслух.
– Чего-чего?
– переспросила Приходько, надвигаясь на меня. Пришлось попятиться.
– Не хватало мне ночной схватки с дамой, - попытался я отшутиться и уже серьезно спросил: - Что с вами, Лида? Расскажите.
Мой призыв Приходько оставила без внимания. Опять резко повернулась, громко топая, бегом направилась к своей двери на камбуз.
– Утром поговорим, - крикнул я ей вдогонку, не подозревая, какую делаю ошибку.
Утром Лидии Приходько на судне не оказалось. Исчезла также лодка, привязанная к корме. "Что за оказия", - чертыхался я в отчаянии: сплошные пропажи! Озадаченный не меньше моего Чурин не мог мне ничем помочь, только разводил худыми длинными руками, а капитан совсем онемел.