Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
— Сержант Пушков. Документ попрошу, — вяло козырнув, сказал мокрогубый сержант.
Коминт подал права.
— Вы не внук полковника госбезопасности Пушкова Владимира Казимировича? — с надеждой спросил он.
— Ходил бы я с таким дедом в сержантах, — обиженно ответил мокрогубый. — Что вы тут делаете?
— Искорку ищем, — вздохнул Коминт.
— Мимо никто не проезжал?
— Все время проезжают.
— Я имею в виду: подозрительно не проезжал?
— Как бы убегая?
— Вроде того.
— Отстреливаясь?
— Ну.
— Нет, никто.
— А кто это у вас под машиной?
— Сапоги, — честно ответил Коминт. — На случай, если мне поссать отойти понадобится.
— Ловко, — сказал сержант. — Ну ладно, наблюдайте.
Он откозырял и полез в машину.
Прошел час. Потом еще час.
Вернулся «газик» с сержантом.
— Никто не проезжал?
— Подозрительно?
— Ну.
— Нет, никто.
— Искру не поймали?
— Поймаем.
— Ну, ловите.
— И вы ловите. «Газик» уехал.
— Слушай, Степаныч, — сказал Коминт. — Я уже беспокоиться начинаю, на случилось ли с нею чего?
— Я вот тоже…
Николай Степанович выбрался из «москвича», подошел к колышку. Недавно красный, знак Иджеббала Зага почернел.
— Случилось, — сказал он, возвращаясь. — Поехали обратно.
Возвращаться было легче: в обеденное время пробки не те, что утром.
:Черный «мерседес», изрешеченный пулями, стоял на выезде со стоянки. Толпа зевак держалась поодаль. Пять машин с включенными мигалками окружали место происшествия. Но и оперативникам тоже приходилось держаться на почтительном расстоянии от «мерса»: черные крысы копошились в салоне, вылезали на крышу, на багажник, не боясь ни фотовспышек, ни, тем более, людей…
— Покойная пользовалась чрезмерным успехом, — сказал Николай Степанович.
–
Не у одного меня извращенный вкус…
Между числом и словом (Полесье, 1942, ноябрь)
— Не стреляйт! — кричали они через болота. — Николай Степановитш, не стреляйт!
Парламентирен! Парламентирен!
Филипп засопел рядом.
— Постой, — сказал я. — Положить мы его всегда успеем. Послушаем сначала…
На нелепых болотных лыжах, высоко неся белую когда-то тряпку, пробирался меж кочек и бочагов очкастый маленький человечек в серой полевой форме. Я поднес к глазам бинокль, присмотрелся. Нет, лицо его было совершенно незнакомым.
— Серую мышку послали, — сказал я. — Для опытов.
— Да я его помню, — сказал Филипп. — Густав Штычка. Мы у него лекарствами разживались.
Мы дождались, когда он приблизится, и вышли навстречу.
— Здоровеньки булы, Густав, — сказал Филипп. — Давненько не видались.
— Я бы никогда больше не видался, — сказал Густав. — Простите, пан Конан, меня вынуждили прийтить. Там очень много эсэс. Они сначала положат нас, потом ягд-комманден, а потом пройтут по болоте как по асфальт. Но там есть из Берлин один чин, он просит вас, пан Конан, прочесть вот этот, — и он, покопавшись в кармане, подал мне голубой, сложенный пополам, пакет.
Почерк Зеботтендорфа я узнал сразу.
— В каком чине этот чин? — спросил я.
— Группенфюрер. И он не из грюнэ эсэс, он из шварце эсэс.
— Маленький и страшный?
— Так, пан Конан.
— Посмотрим же, что понадобилось черному генералу от уланского поручика…
Фон Зеботтендорфу опять нужен был я. Рабби Лёв не соглашался на встречу без посредника, а посредниках оба желали видеть только меня. Барон обещал в случе моего согласия снять осаду болота и содействовать в переправке отряда на Большую землю; не знаю, к чему такие хлопоты, с тем же успехом можно было всех расстрелять прямо здесь: Кроме того, барона волновало содержимое кургана, и он выражал сдержанные опасения, что я не смогу распорядиться найденым надлежащим образом…
На обороте его послания я, мусоля химический карандаш, написал ответ. На санскрите это звучало примено так: господин барон, я бы не хотел, чтобы мелкие трения между Россией и Германией помешали успешному завершению моих изысканий. Как вы, должно быть, понимаете, стороннее вмешательство, произведенное даже с самыми возвышенными намерениями, но до вхождения Луны в знак Девы, может иметь беспредельно тягостные последствия. Что касается посредничества, то я буду готов приступить к своей миссии сразу, как только позволят обстоятельства высшего порядка. Честь имею.
— Ступайте, Густав, — сказал я. — И если вас погонят вперед, постарайтесь поглубже увязнуть в болоте…
Все складывалось как нельзя лучше.
После заката я выстроил отряд. Германцы лупили в небо ракетами. Где-то очень высоко гудели моторы.
— Солдаты! Сегодня я получил известие, что основная задача нашего отряда выполнена. Я принял решение эвакуировать тылы отряда, раненых и больных, а также молодежь на нейтральную территорию. Там тепло и не стреляют. Для прикрытия отхода мне нужно двадцать человек добровольцев. Шаг вперед.
Можно было не говорить этого. Шагнули все.
— Отставить: Бессемейные — шаг вперед. Боец Ордоньес, вернуться в строй.
Боец Агафонов, в строй. Всем, кому меньше двадцати двух — в строй!
Филимонов, не выпячивай бороду — в строй! Со мной останутся двадцать человек, и все.
Наконец, со мной действительно осталось двадцать человек.
— А теперь, дамы и дети, вступаете вы. Начинайте кричать.
Меня не сразу поняли, зато когда поняли, исполнили команду отменно.