Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
У Миши было чудесное свойство: пробыв в Москве неделю, узнать всё о жизни всех столиц. Кто замочил двух солнцевских, какую новую картину нарисовали Комар и Меламид, где можно купить видеокассеты всего по восемь штук, с кем дружит Моисеев, какое отступное требуют от Вики Городецкой, почему так странно хоронили Жискара д'Эстена, почем грамм плутония в Кёльне, куда делась партия термометров с красной ртутью, зачем президенту Ельцину две абсолютно одинаковые лазуритовые пепельницы, кто мерил Стрип и кого бил Клинтон, и кто же, в конце концов, подставил на самом деле кролика Роджера…
Знал он, разумеется, и самое главное: меню всех предстоящих в обозримом периоде презентаций. Это был его хлеб: и в прямом и в самом прямом смысле.
Одного он не знал: сколько заплатила QTV сибирским телевизионщикам, хотя и сказал, что теперь наконец ребята смогли заказать хороший итальянский передатчик.
— А в эфир это, значит, не попало? — спросил Николай Степанович. — Как-то не по-хозяйски получается, не по-западному.
— Пока нет. Кьюшники говорят, что делают большой блокбастер, готовят будто бы к выборам президента…
— При чем тут выборы? — Николай Степанович повернулся к стене и стал рассматривать гравюру, изображавшую восход солнца в таймырской тундре. Эта гравюра, принадлежащая резцу знакомого художника, с пугающим постоянством преследовала его во всех гостиницах страны…
— А то вы не понимаете…— Бортовой хитро прищурился и погрозил пальчиком.
— Не понимаю, — честно сказал Николай Степанович.
— Ай, бросьте. Все понимают.
— Ну, может быть… Отстал я от столичной жизни, безнадежно отстал… Ты их директрису знаешь?
— Дайну-то? А как же. Мерзкая баба. Ничего не пьет. При ней все время Люська, баба-визажистка. Любовница, наверное. И еще у нее то ли зоб, то ли кадык. А что, может, и мужик она бывший… У них же это быстро и безболезненно. — Бортовой задумался. — Даже «мисс Европа» восемьдесят девятого года — и то мужик… Ой, далёко нам до Европы, Николай Степанович, деревня мы все-таки темная…
— Ты хочешь быстро и безболезненно сменить пол?
— Да нет, важен сам принцип — захотел и смог. Как символ свободы выбора. А так нет — на тряпки разоришься.
— Ладно, — сказал Николай Степанович. — Где ее встретить можно? Где она живет?
— Трахнуть ее собираетесь? — изумился Бортовой. — Такую-то страшную?
— Допустим, у меня извращенный вкус…
— Тогда в офисе, конечно, — Бортовой посмотрел на него с уважением.
— Отпадает, — сказал Николай Степанович. — Люблю интим. А то еще запищит телефон в самый ответственный момент…
— Она купила бывшую дачу Федина. В Переделкине. Эх, обнищала литература!
— Она не обнищала. Она просто дешево продавалась… Хорошо, Миша. Ездит она на чем?
— Ездит она на четырехсотом черном «мерсе». Номер не помню. Могу узнать. Да этот «мерс» и без номера узнать легко: значок QTV на всех стеклах, а на заднем еще и наклейка с черепашками-ниндзя.
— Знак QTV на груди у него, больше не знают о нем ничего… — Николай Степанович задумался. — Значит, говоришь, презентация…
— Да, — Бортовой посмотрел на часы, встряхнул, поднес к уху. — Успеем. Не даст она вам, Николай Степанович, чует мое сердце — не даст. Не того вы масштаба фигура.
— Как попросить, — подмигнул Николай Степанович. — Вот, помню, лет пять назад, когда еще голодно было, попал я на презентацию «Нью-Йорк Таймс» на русском языке в пресс-центре МИДа…
— Дерьмовые там презентации, — сказал Бортовой. — Вот «Какобанк» устраивал — это да!
— Продолжаю. Собрался весь бомонд. Цвет и сливки. Сидят, слушают американскую брехню, а сами часы встряхивают — время торопят. Вот как ты сейчас. Закончились разговоры. И рванул весь этот бомонд, цвет и сливки, в довольно убогий буфетик. Все закончилось минут в пять. Одной рукой бокал держат, другой — мешочек полиэтиленовый, а провизия, как те гоголевские галушки, сама туда скачет. И стоит посреди всего этого безобразия молодая и грустная женщина в черном. Хакамада. Только мы с нею и не предались общему разврату. Отобрал я у кого-то бутылку шампанского, бокал, налил ей…
— Ох, Николай Степанович, вы и ходок! — Бортовой опять погрозил пальчиком.
— Отнюдь, — строго сказал Николай Степанович. — Налил бокал, поцеловал ручку и растворился во мраке ночи.
— Это вы прокурору расскажете, — хихикая, Бортовой налил себе, опрокинул и вздрогнул. — Надо идти. Будут яйца-пашотт, расстегаи по-кутузовски и куриные печенки в вине…
Он удалился, прихватив ненароком бутылку.
За день план операции был решен. Приметный «мерс» стоял там, где ему был положено стоять, шофер и охранник без присмотра его не оставляли, дорога до дачи Федина была спокойная, сама дача под обычной охраной. Объехав все и во все ненароком вникнув, Коминт и Николай Степанович вернулись в гостиницу.
Позже пришел Гусар, рыскавший по Москве своим ходом в поисках Каина. На вопрос, нашел ли, пес промолчал и улегся у батареи. Он был чем-то расстроен.
— Дачу взять просто, — сказал Коминт. — Я там присмотрел…
— У меня есть другая идея, — сказал Николай Степанович. — Опробуем ее, а уж если не получится, тогда…
По дымному следу. (Из рассказов дона Фелипе.)
— …и повезли нас на запад. Танки «КВ» на платформах, танкистов теплушка — и мы, десантура. Штаб бригады и два батальона. Два паровоза тащут. Настроение боевое. Такая силища прет, ой-ёй. Минск проехали, дальше прем. И хрен знает где, у деревушки какой-то, встает наш поезд. Что, почему? Ночь, самолеты летают с огнями. Ракеты всякие. Ну, когда столько войска сгоняют, заторы должны быть, как без этого?
Стоим, курим. А потом, рассвело уже, возникают над нами штук пять «штук»… а «штука», чтоб ты знал, эта такая стерва немецкая, которая бомбой в начищеный пятак попадала, главное, чтобы блестел… Ну да это мы потом узнали. И с первого же захода первой же бомбой разносят один наш паровоз, а второй сворачивают под откос. И по вагонам, само собой… Ну, как учили, рассыпались мы, пережидаем. А они так неторопливо нас обрабатывают. Со вкусом. Одни улетят, другие подходят. Что делать? Стали ручники приспосабливать, чтобы хоть пугнуть их слегка. И что ты думаешь: пугнули одного до смерти, а остальные убрались. Они зажравшиеся были тогда…