Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
— А ваша мать жива, Ник?
— Да. Но я давно не видел ее…
— Это вы зря. Так вот живешь, живешь, а потом… А главное — непонятно почему…
Как интересно, — сказал Говард, оглядываясь. — Тот «фордик» может выжать сорок миль, только падая с отвесной скалы. Тем не менее от нас он не отстает.
Ганстеры или полиция.
— С вашей полицией я дела еще не имел, — сказал я, — а один знакомый гангстер у меня уже есть.
— Не люблю ни тех, ни других, — сказал Говард и уселся поплотнее. Мотор взревел.
Воздух, горячий и плотный, ударил в щеку, затрепетал — как будто бы над ухом развевалось маленькое знамя. — Говорите прямо, Ник, что вы хотите от бедного сочинителя?
— Вы в одиночку занялись очень опасным делом, Роберт! — из-за ветра я почти кричал. — Я приехал, чтобы прикрыть вашу спину!
— От тех парней, что сзади?
— Может быть! А может быть, от тех, которые впереди! Еще не знаю!
— Здесь не Чикаго! Этим парням придется иметь дело не только с нами!
— Может быть, да, может быть, нет! Даже техасцы предпочитают иметь дело с теми врагами, в которых верят!
— Ничего не понимаю!
— Вы докопались до какой-то тайны! И на вас обратили внимание!
— Ник, закройте окно! Ни черта не слышно!
Я поднял стекло. Оглянулся. «Фордик» приотстал, но упрямо держался в кильватере.
— Наверное, это души Бонни и Клайда все никак не успокоятся…— Говард усмехнулся одними губами. — Ладно, Ник, про опасные дела мы поговорим в более спокойной обстановке…
Он поднял стекло со своей стороны и еще вдавил педаль.
Мы влетели в аллею, как в ущелье меж белых, будто старая кость, стволов.
Солнце замелькало. Чуть зеленоватая листва давала призрачную тень. Мне остро вспомнилось вдруг детство — Тифлис? Поповка? — и я бегу мимо штакетника и стучу палкой по доскам, и запах полыни, и летящий жук…
Огромный жук, сверкнув в последний миг золотом, пулей врезался в стекло машины и размазался, на миг став похожим на страшную зеленую пятерню.
Говард издал густой горловой звук. Мне показалось, что лицо его превратилось в меловую маску. Потом меня бросило на него, и моментально замерзшим взглядом я долго видел летящий на нас тополинный ствол с ярко-красным по затеси знаком Иджеббала Зага…
9
Нужно идти, надев на голову терновый венок, чтобы сказать, о чем думает колодец.
— Николай, нам нужно объясниться…— Николай Степанович прошелся по номеру, глядя под ноги. — Николай, нам нужно…
— Что это ты сам с собой разговариваешь? — тревожно спросил Коминт.
— У Анны Андреевны присказка такая была: помню, как ни придет кто-то из нас поздно: «Николай, нам нужно объясниться.» Теперь — как шрам на память.
— И чего вам не жилось…— вздохнул Коминт. — Вон мы с Ашхен — сорок лет скоро…
— Время было другое. Принято было практиковать свободную любовь. А закалка старая. Вот и мучились…
— Теперь зато не мучаются… Какая твердая койка. Не мог ты в приличной гостинице номер снять?
— Эту просто в случае чего не жалко… Все это чушь, Коминт. Все это чушь. Ну-ка, давай разъясним себе нашу собственную диспозицию. Итак, вот они мы. Врага мы вроде бы знаем в лицо, но не представляем, где его искать. И мы знаем, что наш враг тоже имеет врага…
— Что значит — где искать? — перебил Коминт. — Каин и эта Дайна…
— Это форпосты. А я говорю об основных силах. Где они, сколько их. Артиллерия, авиация…
— Понял тебя. Все равно: работать придется именно этих.
— Боюсь, что так.
— И тогда, если Каин прячется — то остается одно…
— Вот именно.
— Но баба должна быть крутая. Там, наверное, охранников понапихано… и вообще неожиданно уже не получится… Будет веселее, чем в Будапеште, нет?
— Да. Придется размять кости…
10
Микилл: Тогда расскажи мне сперва о том, что происходило в Илионе. Так все это было, как повествует Гомер?
Петух: Откуда же он мог знать, Микилл, когда во время этих событий Гомер был верблюдом в Бактрии?
Фамилия гавриловского брата, репортера из «Морды буден», была Бортовой. С ним, опухшим от дешевой водки, Николай Степанович столкнулся утром нос к носу в буфете гостиницы.
— Пристроил я ваше интервью в «Плейбой», — сказал Бортовой, брюзгливо морщась; видимо, казалось ему, что с Николаем Степановичем они расстались вчера. — Не фирма. Платят гроши…
— Здравствуй, Миша, — сказал Николай Степанович.
— Ах, да, не виделись же сегодня… Ну, тогда за встречу? — предложил он, но денег не вынул.
— Знаешь, Миша, — сказал Николай Степанович, — вчера я молился, чтобы нужный мне человек вышел из-за угла…
Он взял бутылку «Смирновской», две пиццы, пиццу нагрузил на Бортового, а сам с бутылкой в руке пошел к выходу. В номере они сели на койку, поставили тумбочку посередине, Николай Степанович разлил водку в пластиковые стаканчики: себе поменьше, Бортовому побольше…
— Ой, хорошо, — простонал Бортовой, вытирая выступивший пот. — Будто Фредди Крюгер босичком по душе пробежался…