Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
Возможно, все это окажется чрезвычайно важно для Вас и Вашего дела (которое я уже начинаю считать — слишком поздно, не так ли? — нашим общим делом), а возможно Вы просто бросите мое письмо в ящик своего письменного стола, где уже лежит тысяча подобных, и забудете обо всем назавтра же. Тем не менее, я — повторюсь — обязан свою часть долга исполнить, а уж Ваше дело принимать решение. Суть проблемы в том, что один из моих многочисленных кореспондентов, приятный молодой человек по имени Роберт Эрвин Говард, проживающий ныне в городе Кросс-Плэйнс, штат Техас, располагает сведениями, которые я после той нашей
Я не хочу, чтобы с ним что-то случилось, он весьма умен, неравномерно, но глубоко образован и пользуется в своем городке заслуженным уважением.
Может быть, Вам имело бы смысл побеседовать с ним и предупредить его, чтобы не писал лишнего? Боюсь, кроме Вас, сделать это некому, а мое болезненное (и обострившееся за последний год) чутье подсказывает мне, что речь идет о нешуточных проблемах. Как вы знаете, мое представление о сокрытом мире сформировалось из ночей кошмаров и проведенных в библиотеке дней — и так всю жизнь; мистер же Говард пользуется, как мне кажется, одной только интуицией. Мы оба чувствуем опасность, угрожающую всему человечеству, и понимаем, что исходит она не от людей — во всяком случае, не только от людей. Наивными представлениями о том, что человечеству присущ инстинкт самоубийства, нам только затуманивают разум.
Надеюсь, что письмо найдет Вас, а Вы найдете меня — разумеется, после того, как повидаетесь с мистером Говардом. И, если Господь будет так любезен, мы с Вами и с Натаниэлем проведем еще один чудесный день.
Искренне Ваш: Говард Лавкрафт."
Мне кажется, он перечитал письмо дважды, потом молча сложил, засунул в конверт и подал мне. Здоровеный парень, на голову выше меня и вдвое шире в плечах. Кремовая рубашка с короткими рукавами из того неровного хлопка, который никогда не знает утюга, застиранные джинсы с побелевшими швами на широком поясе и низкие сапожки из неокрашенной кожи. И, разумеется, стетсон.
Этакий о'генриевский ковбой. Меньше всего похожий на писателя и мыслителя.
— Все это совершенно непонятно, — сказал он. — Мистер Лавкрафт прислал мне еще более взволнованное письмо… Понимаете, я его очень уважаю, считаю моим учителем, но…
— Вы подозреваете, что он сошел с ума?
— Ну, не то чтобы так прямо, но что-то все-таки в этом роде… Ведь я-то все придумываю просто так, для интереса… и драконов, и людей-змей, и этого здоровенного дубину Конана. Просто чтобы напомнить мужчинам, что они мужчины. А он, похоже, уверен, что это всерьез…
— Не только он. Я тоже.
Он посмотрел на меня с некоторой жалостью.
— Давайте поговорим об этом чуть позже. Тут очень жарко.
— Я успел заметить…
Хотя в помещении вокзала и тянуло сквознячком, жару это не могло перебить. А когда мы вышли, то показалось, что навстречу нам распахнулась дверца пылающей печи. На площади бил жидкий фонтан, но капли воды, мне показалось, испарялись прямо в воздухе. Все было окутано мрачноватым маревом.
У автостоянки молодой негр подогнал машину: темно-вишневый «плимут».
— Пожалуйста, мистер Роберт, — с белозубой улыбкой сказал он. — Как вы и просили, держали в тени…
— Спасибо, Сэм, — Говард бросил ему монету. — Кто выиграл сегодня?
— «Мышонок» Брюстер.
— Это просто смешно…
В машине было еще более жарко, чем под солнцем. Пахло одеколоном, кожей и бензином.
— Сейчас поедем, и будет легче, ветерок обдует…— говорил он, выруливая на шоссе. — Представляете, какая-то сволочь сегодня утром исцарапала машину. И добро бы какое-нибудь ругательство, а то — знак Иджеббала Зага! И откуда они узнали, как он выглядит…
— Кто узнал?
— Мальчишки, кто же еще?
— Никогда не слышал о таком знаке:
— Разумеется: я ведь сам его придумал. Знак, подчиняющий животных… — и он указательным пальцем изобразил на стекле замысловатый иероглиф.
— И вот такую штуку нацарапали мальчишки?..
— А кому это еще надо? Они вечно крутятся вокруг дома, свистят, спрашивают, дома ли Конан… правда, машину до сих пор не трогали… и я вообще полагал, что нахожусь как бы под их защитой.
— М-да. А вам не кажется, что машина — это современное животное?
— И вполне человекоядное. Тем приятнее его укрощать.
Мы неслись по прямой голубоватой ленте шоссе. Встречные машины пролетали с визгом. По обе стороны тянулись кукурузные поля, где-то вдалеке, окруженные пирамидальными тополями, краснели крыши и поднимались силосные башни.
Наверное, именно здесь снимали советскую кинохронику…
— Это Техас. Он вам должен понравиться. Вы знаете, что Техас — свободная страна? — спросил вдруг Говард. — Если все пойдет так, как идет, лет через пять мы расторгнем договор со Штатами.
— Насколько я помню, это не так просто сделать, — сказал я.
— Штаты не устоят против нас… Нам даже воевать не придется. Впрочем, вам это, наверное, не так уж интересно.
— Как сказать. Все, что задевает интересы одной приличной организации, мне интересно. А выход Техаса из состава Штатов нас весьма бы озадачил. Это противоречит нашим прогнозам.
— А какова роль во всем этом мистера Лавкрафта?
— Он вычислил нашего противника…
Говард внимательно посмотрел на меня, покачал головой, потом вновь вернулся к созерцанию дороги. Поза его была напряженная.
— Николас, старайтесь не принимать меня слишком всерьез, — сказал он чуть погодя. — Я недавно похоронил мать, и пока что…
— Извините, Роберт.
— Вы-то здесь при чем…
Минут десять мы ехали молча. Справа промелькнул поселочек из пяти-шести домиков и открытой закусочной под полосатым навесом. Рекламные щиты предлагали нам пить только «кока-колу», заправляться только у «Шелла» и мыться только мылом «Спейс». И еще был плакат: «Это Техас! Люби его, понял?». Дорога впереди начинала полого спускаться, уходя в тень аллеи из могучих серебристых тополей. А еще дальше на вершине плавного холма виднелись крыши городка…